Римская сага. Возвращение в Рим - стр. 45
– От меня не вырвется! – усмехнулся один из помощников. – Может, это, сначала того? Молодая ещё! – с удовольствием поцокал он языком, поглядывая на тело воровки.
– Давай только побыстрей! – разрешил палач, подумав, что может пока пойти и выпить ещё вина, которым молодой грек несправедливо решил напоить только одного чужестранца. «Ну и что, что тот любит вино и давно его не пил? А им тут, что, всем дают пить вино?» – думал он. – «Нет, никто о них не заботится, а о каком-то бревне с лысым черепом и шрамом поперёк лица, видите ли, всё думают!»
Палач сел на землю и облокотился спиной на стену. Рука привычно выдернула пробку из мешка, и в горло хлынула струя терпкого напитка. – У-ух! – вырвался радостный вздох, и толстяк с удовольствием вытер рукавом губы. Не раздумывая, он приложился ещё раз. По желудку разлилась волна горячего тепла, и в ногах появилась приятная вялость. – Хо-ро-шо… – протянул он, покачивая головой из стороны в сторону и смакуя приятный вкус. Третий глоток был самым долгим, и внутрь необъятного живота влилось не меньше трети мешка. Сопроводив всё это громкой отрыжкой, он несильно заткнул пробку, чтобы чуть позже допить всё до конца, и стал наблюдать за похотливыми стараниями одного из стражников. Тот настойчиво пытался получить удовольствие от неподвижно лежавшей женщины. Неожиданно его спина уплыла куда-то в сторону, в голове всё перевернулось, и свет костра почему-то потускнел. «Крепкое вино», – подумал толстяк, усердно моргая глазами, чтобы прийти в себя. Неожиданно женщина-воровка пришла в себя и, сбросив с себя стражника, подошла к нему. Её лицо всё было в крови, вместо глаз виднелись две чёрных дыры, а под сломанным носом зияла пропасть беззубого рта с вырванным языком… Палач отшатнулся и, не удержавшись, упал назад. Мысли смешались и завязались в голове плотным узлом. Он попытался встать, но безуспешно. В груди что-то начало ныть, разрывая её изнутри на части. Задыхаясь, он схватился за рёбра короткими толстыми пальцами и захрипел. Дышать становилось всё трудней, как будто гигантский удав из непролазных джунглей Махальпы сжимал ему грудь своей смертельной хваткой. Изо рта вырвался тихий стон, и по губам вперемежку с пеной потекла слюна. Внутри уже всё клокотало, вырываясь через горло мокрым кашлем. И каждый раз на грязную одежду падали большие хлопья пены. Он уронил голову на грудь, и в этот момент силы окончательно покинули его. Протянутая в предсмертном рывке рука медленно опустилась на землю вместе с мешком и задрожала мелкой дрожью.
Лаций пришёл в себя от горячей боли в кистях. Руки горели и чесались до самых плеч, как будто их окунули в жертвенную чашу с углями перед жертвоприношением. Рядом лежало чьё-то тело. Присмотревшись, он понял, что это палач. От костра отделились две тени и подошли к стене.