Резьба по идеалу (сборник) - стр. 55
Демобилизационные тоже могут быть самыми разными, от даосизма (особенно в стиле Чжуан-цзы) до либерализма. И у них масса общего: каждый сам по себе, ничего определенного нет, философу ли снится, что он бабочка, или бабочке снится, что она философ, – не поймешь, да и не надо; ничего единого на всех не существует, а те, кто пытается навязать нам общие ценности, – кровопийцы, ведь общие ценности – это кровавые мифы, заглушающие голос Дао, лишающие людей интуиции, внутреннего света, инициативы и кругозора, лишающие свободы. А бойтесь единственно только того, кто скажет: «Я знаю, как надо!» Никто не собирается на вас нападать, у России нет иного врага, кроме собственного правительства…
Как известно, лучшая из уловок дьявола – убедить человека, что дьявола нет, а все зло – тоже от Бога.
С этими идеологиями результаты великих дел проедаются.
Лишь мобилизационные идеологии способны формулировать смыслообразующие задачи, решение которых требует предельного проявления лучших человеческих качеств и переживается как продление себя в будущее, обретение исторического бессмертия. Можно сказать, что государство, обреченное на высокую степень огосударствления экономики, всегда является ЗАЛОЖНИКОМ своей мобилизационной идеологии.
Мотив защиты православия от иноверцев исторически оказался одним из основных мотивов борьбы за сохранение Россией своей государственности и российским народом – своей самостоятельности и независимости. Поэтому и мобилизационные, и демобилизационные идеологии складывались в России в тесной связи либо с поддержкой православной традиции, либо борьбы с нею.
Можно было бы долго говорить о различиях конфуцианства и русского православия; их не роднит практически ничего. Но в нашем контексте важно, пожалуй, в первую очередь вот что: заповеди конфуцианства творились в первую очередь для приближенных правителя, для исполнителей и проводников его воли – то есть, по сути, для чиновничества. Чиновничество и стало первым и главным потребителем конфуцианской идеологии. Ее распространение в нечиновной среде было обусловлено во многом тем, что всякий мнящий себя порядочным человеком китаец мечтал сделать карьеру, а следовательно, стать чиновником, а следовательно, овладеть конфуцианской мудростью и ученостью. Православное же христианство обращалось ко всем в равной степени (не говоря уж о его изначальном предпочтении именно тех, кто обижен жизнью и карьеры не сделал), и потому не могло породить специальной идеологии чиновничества. Оно порождало идеологию патриотичных до самозабвения праведников, которые могли осуществлять свое праведное служение, в числе прочего, и на государственных постах, но совсем не обязательно – на них. Этическая планка в православии поднята была чрезвычайно высоко, и хоть как-то совместить ее с административной рутиной и неизбежными аппаратными играми было по силам лишь воистину подвижникам.