Реальность и мечта - стр. 61
Также в конце учебы в Щукинском училище на мою долю достались две серьезные и, надо сказать, точно определяющие мое актерское лицо – так называемого социального героя – роли. Это Нил в «Мещанах» Максима Горького и Макеев в пьесе Константина Симонова «Чужая тень» – бескомпромиссный, железномыслящий, все знающий человек. Сюжет второй пьесы, пожалуй, точно отражал тогдашние тенденции в искусстве и в жизни… Вообще занятно бывает рассуждать о том, как те или иные пьесы соотносятся с действительностью и какая участь уготована им в театре. Все стареет. Но пожалуй, ничто не стареет так быстро, как пьесы, отражающие не процесс жизни, не ее глубины, а сегодняшнюю злобу дня, сиюминутность, которая уже завтра становится неинтересной и даже смешной. В этом плане Театру имени Вахтангова повезло – на его сцене редко шли спектакли-однодневки, да и то в основном по нажиму сверху, так сказать по-советски. Однако такое везение не случайность, а закономерность, произошедшая из грамотного руководства театром в разные годы, из толковой режиссуры, из профессионализма труппы и рабочих сцены, из коллективного, наконец, чувства вкуса и красоты и еще из многих и многих слагаемых. И когда меня приняли на службу в театр, я волей-неволей должен был соответствовать этим высоким требованиям. Я и выкладывался, и старался в любой постановке отыграть свои роли с максимальной отдачей сил, а уж в хорошей – само собой.
«Мещан» ставил Леонид Моисеевич Шихматов. Работа в этом выпускном спектакле оказалась для меня тяжелой, потому что Нил, пожалуй, одна из сложнейших ролей горьковского репертуара. Он сложен своей идеальностью, декларативностью, которую уж очень тенденциозно заявил в пьесе автор. Это, конечно, не дискуссионный образ. Демонстративно противопоставленный мещанам, Нил и схематичен, и в чем-то однолинеен. Так, по крайней мере, я его воспринимал и, не имея еще необходимого жизненного и артистического опыта, пытался эту декларацию и сыграть. Отсюда в моей игре появились нажим, петушиные перья, фальшь. Я понимал ложность и натугу своего Нила, и чем больше старался, тем хуже получалось. Товарищи меня обгоняли, находя и образ, и характерность, и человеческую индивидуальность своим героям, а я лишь проговаривал реплики естественным голосом и понимал, что образ не складывается.
Составляя биографию Нила, а это один из элементов работы над образом, я среди прочих нафантазированных подробностей той жизни придумал и такое: Нил физически очень силен. Про таких говорят: крепко сбит. И представил я себе, как он легко, играючи переплывает Волгу, получая от этого огромное наслаждение. И вот когда я увидел это, увидел очень подробно, как он саженками плывет к тому еле видимому берегу, а кругом необъятная ширь, ласковое солнце и жаркий июльский день, как-то собрался его образ в моем мозгу. И надумал я, что вот так, как получает Нил удовольствие от плавания, так же обретает удовлетворение и от борьбы с тем, что ему не нравится. И если он заявляет, что жить надо так, а не иначе, то это идет не столько от уже выработанной программы жизни, сколько от озорного желания вступить в единоборство с сильным. А по пьесе его противник старик Бессеменов действительно силен, и другим я его себе не мыслил.