Развод. Семь баллов по Рихтеру - стр. 3

Дорогие читатели! Приглашаю вас в мою новую историю. Героиня – нежная фиалка, наследница огромного состояния. Юная, наивная, доверчивая… Такие в мужья выбирают себе мужчин под стать – привлекательных, предсказуемых, уравновешенных, перспективных, надёжных и, главное, правильных.

А наш герой – всё наоборот: мальчиш-плохиш с пятнами на репутации и непростым характером. Пугающий, неадекватный, дикарь с недобрым взглядом, в сторону которого даже посмотреть страшно.

Что у них общего? Правильно – ни-че-го. Вот поэтому она его и не выберет. Или что-то заставит её усомниться?

Добавляйте, пожалуйста, книгу в библиотеку, чтобы не потерять, и подписывайтесь на мой профиль.

Буду очень благодарна комментариям и звёздам. Они – мой главный источник вдохновения.

2. 1.2

Я тону. Мне не хватает кислорода и нет мотивации рваться к поверхности. Я слишком слаб, чтобы пережить эту боль и этот позор. Да и зачем, если я не умею дышать без Марины? За год напрочь разучился.

Парни что-то говорят, куда-то меня тянут. Я хочу остаться один, чтобы меня никто не трогал. Хочу с собой наедине вариться в собственной катастрофе. Но у меня нет сил сопротивляться, и я тащусь вслед за ними.

Последнее, что помню отчётливо, – это как садимся за столик и официант приносит нам заказ.

Дальше – будто ластиком неаккуратно прошлись, в памяти торчат только странные бессвязные обрывки.

Открываю глаза не дома. Белый цвет стен и противный писк аппаратуры подсказывают, что я в больнице.

Пытаюсь пошевелиться – и не могу. Руки привязаны к кровати. Что за чёрт? В вене катетер – мне что-то капают.

В палате я один. Вокруг ни души. В горле сухо, хочется пить.

В голове проясняется и появляются воспоминания, от которых сжимается сердце. Когда боль становится невыносимой, я начинаю кричать и вырываться.

Прибежавшая медсестра успокаивает меня. Засыпая, слышу чей-то голос:

– Фёдор Иванович, он проснулся и буянит…

За окном темно. В палате приглушённый свет. Рядом со мной на кресле сидит отец. Глаза закрыты – дремлет.

Мои руки по-прежнему привязаны. Всё тело затекло, а перевернуться я не могу. Что за ерунда тут происходит? Я что-то натворил?

– Папа… – тихо зову.

Он тут же вскакивает, наклоняется надо мной. В его глазах плещется столько боли, что я ею захлёбываюсь.

– Пить хочу, – шепчу потрескавшимися губами.

Отец начинает суетиться, подносит к губам бутылочку с трубочкой.

– Отвяжи меня, я хочу повернуться, – прошу.

Но папа качает головой.

– Нельзя, рано ещё.

Он рассказывает, что меня привезли сюда три дня назад в тяжёлом состоянии с передозировкой наркотиков. Всё это время я под капельницами.