Разрыв периметра - стр. 21
– Копченых-то тут запасено по пролету… – почти не шевеля даже губами, выдохнул Олек, и ресницы его затрепетали надеждой.
– Итак, возьмем зажаренную птицу, обращаю ваше внимание, Онуфрий Алфер-ч, приготовленную без посуды, поэтому ваше древлее благочестие отнюдь не оскорбляется. Споем над нею вместе любой из псалмов Давидовых, после чего возложим на нее десницы. У вора десница сразу почернеет и отсохнет.
– Грех против третьей заповеди. Сме-ерт-ный, – усмехнулся в бороду старатель.
– А потому еще раз обыщем всю избу, – согласно кивнул Мартемьян.
Разделили избу, кому где искать, и работа закипела. Мартемьян перебрал поленницу дров. Олек перетряхнул все до тряпочки на полатях. Нядми подвигал в красном углу икону, стоявшие возле нее корзины, где предыдущие ночевщики оставили запас муки и крупы. Онуфрий лишь зыркал пронзительно, а когда все до вершка было обыскано и чуть ли не просеяно, бросил:
– Полез за птицей, а вы чтоб ни гугу.
Перекладины лестницы на чердак гнулись и скрипели под шестипудовым телом. Возился там, возился, наконец спустился, держа ощипанную мерзлую тушку глухаря:
– Чтоб все как у праведников. Ты, самоед! – ткнул «зауэром», с которым не расставался, в сторону ненца. – Крещеный?
– Пустозерский отец-часовенник Васильем нарек, – готовно вытащил нательный крестик Нядми.
– Ну, лезь, проверь, все ль я посмотрел. Ты благой, на тебя призреет, – коротко дернул старатель вверх головой, но не стволом: ствол продолжал следить каждое движение Нядми.
Тот слазил, повозился и спустился.
– Ничего, однако. И на крышу не выкинуть, труба узкий, длинный.
– Теперь на меня глядите, – с этими словами старатель распустил пеньковую подпояску, сбросил и зипун, и поддевку, и верхнюю посконную рубаху, и штаны армячинные спустил – все до исподнего.
– Самоед, – указал стволом на Нядми-Василья, – а ну, сюда, охлопай меня, чтоб не перед одним господомГосподом, а и перед этими страдниками чисто.
Нядми исполнил приказ и подтвердил:
– Пусто, однако. Не врет.
Подошел к стене и вытащил кусок бревна, заменявший окно. В избу ворвался мороз вместе с резким зимним светом: метель кончилась. Ненец высунул лицо в проем и крикнул:
– Э-эй, медвежья лапа, Нядми свидетель, все саво, все ненец хороший!
Олек дернулся было:
– Поганские…
– Цыть! – притопнул, одеваясь, Онуфрий. – Ишь, облизьяна, угождать, глаза отводить! Уж замечтал за мое золото дочку хозяйску… На те шомпол, стряпай!
Обрубок бревна вернулся на место, начавшая уже размораживаться тушка была насажена на шомпол, как на вертел. Четверо обступили чувал и пели.