Разбитый шар - стр. 20
– Успокойся, – сказал он.
– Тебе конец. Боже, я так надеялась, что у тебя все здорово сложится, и вот тебе на – ты остаешься ни с чем, в пустоте. И все из-за того, что не смог подойти с умом – взял бы да обсудил все с Хейнзом до передачи, нет – тебе нужно было дождаться, пока ты останешься с текстом наедине, когда на станции никого не будет – может быть, тогда ты почувствовал себя в безопасности, делай, что хочешь, ну и открываешь рот и все засераешь, у нас ведь теперь бог знает какие неприятности будут, может, в суд подадут, ФКС[16] может оштрафовать. А что будет с твоей музыкой? А все эти пять лет, что ты над этим пахал, чтобы тебе разрешили ставить классическую музыку, вообще все, что тебе нравится. У тебя даже появилась возможность самому ее выбирать, назвать это своей программой – «Клуб 17». И что, все коту под хвост? К этому ведь все идет. Ты ведь это хотел прежде всего сохранить? Не поэтому ли и рекламу не хотел читать? Тебе, видите ли, не хотелось оскорблять слух старушек – и вот, теперь ты выбрасываешь на помойку целую программу, чтением рекламы ты бы так ее не порушил. Не понимаю я тебя. Глупо как-то.
– Ну, ладно, – промычал Джим.
– Пять лет, – повторила Пэт. – В мусорное ведро.
По его собственным расчетам, он потратил на это не меньше десятка лет. Сначала – четыре года на музфаке Калифорнийского университета при Элкусе[17], учеба на бакалавра искусств по контрапункту и композиции. Потом два года аспирантуры, он тогда немножко дирижировал, пел (неважнецким баритоном) в группе Ассоциации хорового пения Марина[18], написал вялую кантату о мире между народами и всяком таком прочем. Потом была замечательная работа в музыкальной библиотеке Эн-би-си – Эпохальный Переезд в Сан-Франциско, бегство из университета. Значит, одиннадцать лет. Боже, почти двенадцать, ужаснулся он. В эфир он впервые вышел в качестве частного коллекционера записей (это называлось «дискофил») и держался настолько свободно, без всякого снобизма и назидательности, что его программа продолжала идти еще долго после того, как идея приглашения коллекционеров на радио изжила себя. Он был прирожденным радиоведущим, говорил спонтанно, держался просто, без обычной напыщенности знатока классической музыки. И, что самое важное, ему нравилась самая разная музыка – и классика, и поп, и старый, покрытый плесенью джаз, и лос-анджелесский джамп-прогрессив[19].
– Нет, я сделал это не для того, чтобы убежать от Люка, – сказал он.
– А для чего?
– Чтобы убежать от тебя. Или, может быть, стать ближе к тебе. Скорее всего, и то, и другое. Потому что было уже невыносимо. Видеть тебя на станции каждый день. Пару лет назад мы с тобой были мужем и женой, понимаешь, да? Ты помнишь это?