Разбитое зеркало (сборник) - стр. 68
Идти вслепую дальше было нельзя. До городка, – судя по тому, что им пришлось форсировать вброд речушку, протекавшую в версте отсюда, оставалось идти примерно километр. Этот километр был опасным – и на патруль можно было нарваться, и на засаду налететь, и вообще угодить на каких-нибудь полоротых запоздалых немчиков, возвращающихся в казарму из полевого борделя: эти после подвигов постельных всегда бывают готовы совершать подвиги боевые.
Впрочем, разведчики Горшкова тоже были ребята не промах: и в борделе готовы побывать, и немцам по морде надавать…
Первым на дежурство старшина поставил Мустафу – усадил его на возвышенное место, под сосну, метрах в тридцати от места отдыха и погрозил пальцем:
– Смотри у меня, Мустафа… Бди!
– Бдю, – спокойно отозвался на это Мустафа, – и буду бдеть.
– Не проворонь немцев. Если придут – знаешь, что с ними делать, – Охворостов ещё раз погрозил Мустафе пальцем и исчез.
Мустафа остался один. Чернота ночи была неприятная, вязкая, похоже было, что ничего в ней нельзя разобрать, но Мустафа по себе знал: в любой лютой ночи можно увидеть то, что надо, нужно только вгрызться в неё, освоиться, слиться с чернильной плотью и всё будет в порядке. Главное, Мустафа знал, как это делается…
Ночной холодок постепенно отступал, выдавливаемый влажным предутренним теплом, в макушках деревьев начали возиться, вскрикивать просыпающиеся птицы, над далёким горизонтом вскоре обозначилась жёлтая узкая полоска – предвестник рассвета, но отсюда, из-за деревьев, её почти не было видно. Мустафа поглубже закутался в плащ-палатку, в распах между полами выставил ствол автомата, замер.
Лес постепенно оживал, в звуках, доносившихся до Мустафы, не было ни одного, что принадлежали бы человеку – ни шорохи в листве и в ветках, ни мягкое щёлканье гнилых сучков, ни скрипы в траве, ни бурчанье проснувшейся на старом дубе вороны – ничто из этих звуков на принадлежало «венцу природы». А раз человек ничем не обозначился, то, значит, и опасности не было.
Мысли Мустафы переключились на другое – на девушек-связисток. Конечно, Мустафа им не приглянулся, это понятно, – внешность не та, но самому Мустафе очень понравилась Инна: серьёзная, чуточку угрюмая, умеющая молчать. Последнее качество – очень ценное для женщин.
В зоне, случалось, тоже попадались красивые женщины, но не такие. А имя какое аристократическое у неё – Инна! Мустафа не выдержал, вздохнул.
В предутренней темноте образовывались серые провалы, в них что-то шевелилось, передвигалось с места на место, но Мустафа смотрел на эти перемещения спокойно: к человеку, к немцам, они не имели никакого отношения – подумаешь, лесовик продрал глаза и решил поиграть с ним, или этот самый… как его? – водяной, выбравшийся из недалёкой речки. Или же леший. Вся эта лихая братва не представляла для Мустафы ни интереса, ни опасности.