Рассвет в моем сердце - стр. 21

Хруст. Оглушительный. Опустошающий.

Все внутри рухнуло в бездну. Я перестал сопротивляться. Моя правая рука… мой инструмент… мой способ познавать мир. Ладонь пульсировала, сломанные кости горели огнем, но я стиснул зубы. Не кричать. Не реагировать. Сука. Сука. Сука! Они меня унизили, уничтожили, но я не доставлю им удовольствия слышать мои стоны или мольбы. Из последних сил я держался. А молоток дробил мои кости, делал из пальцев фарш.

В тот момент я смирился, что никогда не смогу рисовать.

Осень, 2016. Москва

Я сжал ладонь в кулак и постепенно разжал пальцы. Большой, указательный, средний, безымянный, мизинец. Каждый палец исправен, как гребаные швейцарские часы. Я вытер со лба пот. Воспоминания – липкая пленка, тахикардия и злость. Мозгу плевать – эй, прошло два года! Я будто снова пережил ту боль и отчаянье.

Нападавший убежал, оставив меня в луже крови. Его шаги стихли, и я заорал во все горло, до сорванных связок. Оказалось весело спустя полчаса говорить в травмпункте шепотом. Но и так все понятно. Кровавое месиво вместо правой ладони красноречивее слов.

Несколько недель я ходил с забинтованной рукой. Несколько месяцев не сжимал без тремора вилку и просыпался от кошмаров. Но время лечит. Кости срослись, нервы восстановились. Врач торжественно заявил, что я все могу. К тому моменту у меня не осталось ни гроша в кармане, все ценные вещи были проданы, а жил я в убогой коммуналке на окраине Питера.

Окей, могу. Но что дальше? Как не вспоминать тот ад, что я пережил? Как не думать о Марии и ее прихвостнях, рисуя картины? Как. Мне. Жить?! Я пытался. Честно, пытался. Пришел на Невский, поставил мольберт.

«Нарисуете мою девушку?» – отлично помню, спросил темнокожий парень. Я тогда удивился, откуда он в Северной столице?

Но парень удивился сильнее, когда я, пару раз обмакнув кисть в краску, не смог приступить к заказу. Смотрел на пустой холст. В горле пересохло. Поднес кисточку – и рука дрогнула, остался смазанный след. Я выругался. Взял карандаш. Ладно. Начну с наброска. Фаланги пальцев тут же заныли. Я выронил карандаш и долго смотрел на то, как он катился по асфальту, по воле ветра направляясь к воде. Темнокожий парень и его подруга посидели немного, переглянулись и ушли.

«Проблема в голове, – твердили врачи. – Вы абсолютно здоровы, Константин. Психосоматика». Но меня преследовали фантомные боли. Или призраки прошлого? Так или иначе, попытки рисовать заканчивались одинаково неудачно. Я не мог нарисовать ничего серьезнее карикатурной паутины из линий и штрихов. Я думал, творить мне не суждено.