Рассказы по истории Древнего мира - стр. 37
И вдруг путник замер. Его взору предстала круглая, как чаша, долина, исчерченная темно-зелеными полосами посадок. Почти в центре возвышался холм, огражденный причудливой линией стен. За стенами розовели черепичные кровли, сверкали бесчисленные ряды колонн. В том, с каким искусством строитель использовал складки холма, отделенного от моря широкой полосой песка, чувствовалась предусмотрительность и экономность эллина, но в обилии храмов и их величавой пышности проявила себя неумеренная варварская душа. По покато выгнутому морю скользили похожие на бабочек корабли.
Юноша вздохнул. «Боги сами ведают, кого карать, кого миловать. Жизнь – лучший из их даров. Не так ли, море?» В легкой зыби угадывалась снисходительная улыбка Посейдона. Кажется, он более не таил зла.
– Человек! – послышалось откуда-то сзади. – Человек!
Долина храмов в Агридженто (античный Акрагант)
Обернувшись, юноша увидел старца, восседавшего на белом камне. Издали он казался его продолжением – белая накидка и того же цвета волосы, оттенявшие загорелое, обветренное лицо. В руке суковатая палка. Кто это? Пастух? Но не видно стада. Не слышно блеяния и собачьего лая.
– Куда ты идешь, человек? – спросил старец, когда путник приблизился.
– Это я сам хочу спросить, куда я иду. Что это за город?
– Ты видишь стены Ферона, – молвил старец бесстрастно, – перед тобою Акрагант.
– О боги! – воскликнул путник. – Да ведь это благословенная Сицилия! А я был уверен, что буря пригнала мою триеру к дикой Ливии. Ее днище не выдержало удара. Острая скала пробила его насквозь. Каким-то чудом меня выбросило на берег. Когда я очнулся, море уже успокоилось. Но чужой берег пугал меня. Я уже завидовал морякам, нашедшим смерть в волнах, ибо что может быть ужаснее рабства на чужбине? А теперь я слышу эллинскую речь, вижу Акрагант. Кажется, здесь правил Фаларид.
– Правил, – неохотно отозвался старец. – Фаларида сменил Телемах, а Телемаха – Ферон, Ферона – Фрасидай. Имена тиранов помнят все. А чем они прославились? Фаларид – медным быком, в котором сжигали несчастных, Ферон – стеной, которую воздвигли рабы. А что тебе известно об Эмпедокле?
– Постой-ка, – молвил юноша. – Не тот ли это чудак, который бросился в Этну? Гора потом выплюнула его сандалию.
Лицо старца на какое-то мгновение помрачнело. Но постепенно морщины разгладились, глаза как бы осветились изнутри.
– Мне было пятнадцать лет, когда в дом явилась беда, – начал он, – заболел Драмей, мой младший брат. Над его головой уже витала смерть. Отец пригласил врача. Это был человек лет пятидесяти, с красивой белокурой бородой. Ни одна из статуй не может передать его взгляда, ясного и пронизывающего, порой гневного и презрительного. Осмотрев моего брата, врач как-то сгорбился. Губы сложились в мучительную складку. Отец и я поняли: Дромея не спасти.