Рассказы - стр. 37
«Ну что ж, – думаю, – не одному хоть сгинуть придется. Хотя какое это утешение? Жизнь – она одна у всех, хоть ты вдесятером вместе соберись».
А волки все ближе воют вот, уж и кругами вокруг нас пошли: силуэты-то я вижу.
«Все теперь уже скоро!» – решил я и выставил обе лыжные палки остриями вперед.
Стихло: волки по-прежнему ходили кругами, но молча.
Вдруг один из них изловчился и вцепился лосю прямо сзади, между ног; лось взвыл, присел на задние ноги и рванулся вперед от дерева, таща за собой и волка. Тут вся волчья стая, противно ликуя и гадко взвизгивая, набросилась на жертву. Тот волчища (здоровый был: видать, вожак стаи), что вцепился первый и уже находился между мной и лосем, вдруг обернулся ко мне – морда у него была вся в крови – посмотрел на меня глаза, сверкнули – и я сразу же понял молчаливую команду: «Стоять!» Какой там? Я уже ни ногой, ни рукой пошевелить не могу: остолбенел.
Взошла луна, но то, что я видел после этого, я описать не могу, да и не хочу: звук перегрызаемой глотки, рвущейся кожи, звук отрываемых кусков мяса и запах – приторный запах крови, но при всем при этом я почему-то не зажмурил глаза, наоборот, смотрел на все широко открытыми глазами. А тут еще и луна взошла.
Когда от лося остались одни кости, стая, облизывая морды, расселась на задние лапы вокруг останков лося и, не сговариваясь, вдруг гадко, жалобно и страшно завыла на луну – все пасти были направлены именно на нее.
Старший опять оглянулся, снова злобным и сверкающим взглядом посмотрел на меня, покрутил мордой, принюхался и побежал прочь; вся стая цепочкой устремилась за ним.
Только к утру со сломанной лыжей, лыжными палками и хромая оттого, что одна нога проваливалась в снег, добрел я до дома. Жена выслушала все, молча думая что-то про себя, дети спали. Переодела меня, понюхала одежду и приглушенно сказала:
– Может, спасся ты потому, что весь соляркой пропах насквозь? И вытерла на моей щеке одну единственную каплю крови – все, что осталось от лося…
Край ты мой любимый
Дед Савелий был единственным коренным, а теперь уже и последним постоянным жителем деревеньки, затерявшейся в Вологодских лесах; он по праву считал себя здешним старожилом: родился здесь, да так и прожил в этой деревне всю жизнь. Давно опустела родная деревня, но благодаря Савелию – не умерла. Любил он эти места, где каждый кустик, каждый бугорок, каждая тропка были ему родными. Он любил и эту тишину, и это спокойствие в душе, воспринимал их как награду за честно, хотя, может, и не так, как надо бы, прожитую жизнь: добра-то не нажил, так и остался бедняком. Чисто русская душа – чем богаты, тем и рады.