Распутник - стр. 43
– Так намного лучше.
Она ахнула, когда он снова прильнул к ее губам, лишив ее способности мыслить единственной, шокирующей… греховной… восхитительной лаской.
Это что, его язык?
Он… дивно поглаживал ее сомкнутые губы, уговаривая их открыться, а потом будто пожирал их, и Пенелопа с готовностью позволяла это. Он медленно лизнул ее нижнюю губу, и она запылала. Возможно ли обезуметь от наслаждения?
Наверняка не все мужчины целуются вот так… иначе женщины просто ничем другим не занимались бы.
Ее руки двигались сами по себе, поднялись вверх, погладили его по волосам, притянули его ближе, так, чтобы их губы снова соприкоснулись, и на этот раз… на этот раз она перестала сдерживаться.
Она целовала его в ответ, наслаждаясь низким хриплым стоном, зародившимся в его горле, – стоном, проникшим в самую ее суть и сказавшим без слов, что она все делает правильно, хотя и не обладает никаким опытом.
Теперь задвигались его руки, все вверх, вверх, и ей показалось, что она умрет, если он не прикоснется к ней… там, на груди, они греховно скользнули под разорванное платье, то самое, которое он сам разорвал, чтобы это не мешало ему соблазнять ее.
Впрочем, непохоже, чтобы у него вообще возникли с этим какие-то сложности.
Пенелопа провела ладонью по его предплечью, прижимая к себе его руку еще сильнее, еще крепче, и выдохнула его имя.
Он опять чуть отодвинулся и откинул пальто так, чтобы их освещал тлеющий огонь камина. Затем раздвинул разорванные края платья, открывая ее своему взору, начал ласкать и поглаживать, пока она не изогнулась ему навстречу.
– Тебе это нравится? – Пенелопа услышала в вопросе ответ. Он знал, что она в жизни своей не испытывала ничего похожего. Ничего настолько соблазнительного.
– Мне не должно… – Она снова положила ладонь на его руку, удерживая ее на месте, прижимая к себе.
– Но тебе нравится. – Он запечатлел нежный поцелуй на ее горле, а опытные пальцы уже нашли то местечко, что томилось по его прикосновению. Пенелопа выдохнула его имя. Он прикусил мочку ее уха, и она затрепетала в его объятиях. – Скажи мне.
– Это невероятно, – произнесла Пенелопа, не желая все испортить, не желая, чтобы он останавливался.
– Продолжай, – прошептал он, отодвигая ткань платья, обнажая изнывающий сосок.
А потом посмотрел на нее, на бугорок, сморщившийся то ли от холода, то ли от его взгляда, и Пенелопа внезапно ужасно смутилась, возненавидев свое несовершенство, желая оказаться где угодно, только не здесь, не с ним, этим безупречным образчиком мужчины. Она потянулась за пальто, боясь, что он ее разглядит. Что осудит. Что передумает.