Радуница - стр. 29
– Чего ты такой хмурый? Вам же лучше, дома сидите. Красота! Я бы на твоём месте прыгала от счастья…
– Вот и прыгай! А денег сколько месяцев не платили? Опять папка скажет… Не буду я есть эту баранку, это он покупал!
– Это я покупала, а не он! Так что ешь.
– На какие тити-мити ты покупала? У тебя же никогда нет! Шиш в кармане и вошь на аркане.
– А вот это тебя не касается! Не хочешь завтракать – ноги в руки и марш на консультацию…
Консультация – это вот что: ты приходишь в гулкую пустую школу, где один только сторож, потому что учителя второй месяц клянчат свои несчастные копейки и пишут длинные письма в Москву. В школе встречаешь товарища, вдвоём идёте в кабинет физики, единственный, где никто не бастует. За столом сидит, разгадывая кроссворд, маленькая круглая старушка с добрым лицом и ямочкой на подбородке, почти такой же, какие бывают у родных бабушек. И вот эта старушка, восхвалив Сталина (который бы не допустил такого!) и попутно сообщив краткий курс истории КПСС, берёт деревянную линейку протяжённостью тридцать сантиметров. Она кладёт её на парту так, чтобы половина линейки (пятнадцать сантиметров) выступала за парту, а оставшиеся на парте пятнадцать накрывает газетой и тщательно её разглаживает. Потом твой приятель с перекошенным, как у каратиста, лицом кричит «Ки-я-я!» и бьёт по этим выдвигающимся пятнадцати ребром руки. Газете хоть бы хны, а вот линейке – кирдык! Старушка, выдержав глубокую многозначительную паузу, чтобы вы прочувствовали важность момента, достаёт другую такую же линейку, проделывает с ней и газетой ту же операцию, после чего ты тоже кричишь «Ки-я-я!» и ломаешь линейку. Сломав две единицы школьного инвентаря, с горячим желанием сокрушить ещё дюжину, вы идёте домой, портите все имеющиеся в запасе линейки, а потом раскалываете полено на лучины и упражняетесь на них. И дивитесь, сколь велика наука физика!
…В тот день Никита вернулся раньше обычного. И ещё в сенцах услышал, как Антонина Сергеевна и пришедший на обед Владислав Северянович громко спорят. Да, в их доме уже недели две-три жила беда. Устами Владислава Северяновича пилила мамино сердце, его руками трясла её за плечи. Но Никита думал: беда да беда, мало ли ссорились родители! Эко горе! И вдруг – взволнованные напряжённые голоса, доведённые до какой-то последней крайности, словно к ним подсоединили электрический проводок, и вот он теперь шипел и искрил…
– Говорил я тебе: не связывайся с этой бабкой, она тебя в долговую яму загонит! – разбрызгивался слюной Владислав Северянович. Объясняться нормально он не мог, сорвав голос в лесу. Опять же, нервы ему расшатало людское невежество, ведь отец Никиты – бессменный общественный наблюдатель на избирательном участке № 8 (на самом деле это поселковый Дом культуры, где каждую субботу катится по наклонной молодёжь. Но примерно раз в три-четыре года с вечера на воскресенье клубный сторож дядя Вася сколачивает в танцевальном зале деревянные каркасы, обтягивает жёлтой тканью, всё равно что индейские вигвамы шкурами, и завешивает вход в каждую такую кабинку раздвижными ширмочками. И вот эти «вигвамы» с установленными в них письменными столиками наблюдает Владислав Северянович, бдительно прохаживаясь туда-сюда по залу). – Говорил?!