Пятнадцать жизней Гарри Огаста - стр. 21

В какой-то момент мне показалось, что она готова сдаться. Но затем рядом возник ее муж, взял ее за руку, и волшебство закончилось. Дженни снова превратилась в разумную, довольную своей жизнью женщину, любящую супругу. И я понял, что ее заинтересовал не я, а возможность приключения.

Интересно, повел ли бы я себя иначе, если бы знал, что ждет Дженни Монро? Вероятно, нет. Впрочем, сейчас трудно утверждать что-либо определенно.

Но вернемся в приют для умалишенных.

Франклин Фирсон появился в моей четвертой жизни для того, чтобы избавить меня от прописанного мне комплекса сильнодействующих препаратов – не ради моего блага, а ради своего. Именно его голос я услышал над собой, лежа в полубессознательном состоянии на больничной койке. Он произнес: «Что вы давали этому типу? Вы сказали, что он более или менее вменяемый».

Именно его рука придерживала каталку, когда меня вывезли через главный вход больницы и запихнули в ожидавшую на улице машину «Скорой помощи» без опознавательных знаков.

Я отчетливо слышал стук его каблуков о мраморные ступени лестницы какого-то шикарного отеля, пустого по случаю межсезонья. В отеле меня положили на кровать, застеленную мягкой пуховой периной, накрыли бургундским одеялом и дали возможность прояснить рассудок с помощью простейшего способа – безудержной рвоты.

Резкий отказ от любых сильнодействующих препаратов вызывает неприятные ощущения. Когда же человек разом перестает принимать лекарства, применяющиеся в психиатрии, он испытывает такую боль, словно попал в ад. Мне хотелось умереть, но те, кто доставил меня в отель, крепко связали меня, чтобы не дать наложить на себя руки. Я понимал, что мне вот-вот придет конец, что я проклят и обречен, и хотел только одного – окончательно сойти с ума и стать настоящим душевнобольным. Даже сейчас – при том, что моя память хранит в своих глубинах множество событий, – я не могу вспомнить самое страшное из того, что происходило со мной в то время, а остальное запечатлелось в моем мозгу так, словно я был не я, а совершенно другой человек. Конечно же, я прекрасно понимаю, что в моем сознании есть нечто вроде тщательно огороженного колодца, к которому я стараюсь не приближаться и в черноту которого можно падать бесконечно. Говорят, что человеческий мозг не может хранить воспоминания о боли. Но от этого ничуть не легче, потому что, даже если мы не помним физические болевые ощущения, наш организм хранит воспоминания о том ужасе, которым сопровождается боль. Сейчас мне совсем не хочется умереть, но я точно знаю, что были моменты, когда я страстно желал собственной смерти.