Пятая печать - стр. 8
После коллективизации жители деревни поисчезали. Кого раскулачили, кого далеко и надолго сослали, кого в лагеря законопатили в прохладный климат, а кто и сам завербовался на край света. Кто-то спился от чёрной безнадёги, аль, в тщетных поисках доли, сгинул неизвестно как и где в бескрайних просторах российских.
Только ветхие старички, брошенные за ненадобностью, беспомощные, с жалобными глазами, слезящимися от едкой горечи прожитой жизни, долго досиживали свой век печальный на завалинках опустевших домов. Потихоньку, один за другим, и они безропотно переселились на большой старинный погост, который, тем временем, вплотную прижался к бесприютно нежилым домам, став естественным продолжением большой старинной русской деревни. Как судьба этих старичков, бесприютна, страшна судьба всего русского народа, обреченного на медленное вымирание. Ибо не достоин жизни народ, себя унижающий и уничтожающий…
Вдруг зажигается свет в одиноком окошечке лачуги, возле кладбища. Трёхлинейная керосиновая лампа освещает дощатый стол без скатерти и пожилого человека, который неторопливо дописывает письмо:
«…не долго мне жить осталось. Сплю рядом с гробом, – помене хлопот будет с моим погребением. Могилу сготовил близь дома, аккурат в рядок с могилой любимой супруги. Быть может, кто-нибудь и похоронит? Вот, намедни, мародёры наведались. Шастали по пустым домам. Но, как-никак, и они – люди. Потому оставшиеся твои деньги положил я на стол в конверте с запиской: хватит их на оплату погребения и помин души моей. Тут же кладу письмо к тебе. Ежели его, при «поминках», не изведут на самокрутки, – получишь. В нём продолжение нашего разговора с цитатами из Библии, а ещё, – мысли мои о будущей России. Знаю, что не для меня будущее, а, всё ж, не думать о сем, не могу…»
Человек перечитывает письмо, коротко помолившись, подписывает: «Отец Михаил». Вздохнув, зачёркивает слово «Отец», оглядывается на часы. Старенькие «ходики», с ржавым утюжком на гире, показывают за полночь и Михаил ставит дату: «22 июня 1941 года.» Написав адрес, кладёт письмо в конверт…
Взвыл внезапно кто-то подле двери, да так жутко, так тоскливо, что резкая боль, перехватив дыхание, защемляет сердце в смертельные тиски. В углу, на широкой лежанке, – гроб, неумело сколоченный из не оструганных досок. Превозмогая боль, отец Михаил с трудом забирается в него.
И стихает боль… и приходит несказанное блаженство освобождения духа от оков усталой, измученной жизнью, больной плоти. Опустевшую деревню, погруженную во тьму безлунной ночи, покидает последний её житель…