Путин. Человек с Ручьем - стр. 14
– Тем более нужен был лёд. В холодильнике, конечно. За что будем пить?
– А за что уже пили сегодня. За светлую память Анатолия Сафроновича Сокольникова, моего мужа и твоего отца. – Она отрубала сыну все варианты, чтобы посмотреть, на что он способен в такой ситуации.
Игорь сыграл в примитив: дёрнул бровями, дескать, за светлую, так за светлую, и непритязательно, как горькую, одним глотком принял коньяк. Разула она его этим тостом. А без штиблет сползла и барменская импозантность. Потянуло на простоту.
– Ты была счастлива с ним? – спросил он. – Только откровенно.
– Мне будет очень не хватать его, – сказала она, опуская руку с непригубленным фужером в колени.
– Мне – тоже. – Игорь налил себе, быстро выпил. – И не только будет, но и было уже, особенно в последнее время, когда он, как он говорил, «поспустил нас с шеи».
– Ну, а если совсем откровенно… – Люба закинула голову и какое-то время смотрела на продолговатые пятна света на потолке. Над нею они были чёткие, и можно было уловить рисунок накинутой на бра салфетки, а дальше – вытягивались, теряли резкость и силу и сходились в сумрак, пропадали в нём. – Если действительно откровенно, то всё было здорово только в самое первое время, когда мы воровали любовь – мотались по командировкам, встречались в гостиницах, на чьих-то дачах… Было так, будто мы с ним сверстники. Нет, лучше конечно. Сверстник – это… Я не знаю, как сказать. Не то, в общем. Но мне, дурочке, зачем-то потребовалась определённость. Зачем? С определённостью всё быстро расплылось. – Она ещё раз проводила пятна света от яркого рисунка до сумрака в дальнем углу потолка. – Неприятности с разводом, неприятности на работе, перевод Анатолия в эту глухомань… А здесь его и не очень-то ждали… Всё это непросто. А я ещё была увлечена собой. Он открыл мне меня и другую жизнь. Что я видела до него? Маман всегда была занята устройством своей жизни. Парикмахерская? Эти черноусые клиенты с базара да ресторан? И «кто девушку ужинает, тот её и танцует»?.. А тут другие люди, отношения. И я понеслась. Надо было остыть немного, обабиться, пожалеть его, что-то взять на себя, пожить только для него… Не получалось. Его приятели и начальники – что здесь, что тогда в Москве, – на разрыв зовут прокатиться куда-нибудь в командировку, в пансионат. Голова у меня кругом. А он это трудно переживал. Ну, а когда всё определилось, и я приехала сюда, чёлн наш стал уже не тот. Будто водички черпнул бортом. Тяжела я ему стала. Разница в двадцать семь лет, это всё-таки – разница. Мы оба почувствовали её и, по-моему, оба стали понимать, что ничто не вечно.