Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра - стр. 22

Их поджарые тела почти сливались со снегом; я мог определить их только по черным точкам глаз и тому, как мерцают снежинки на их косматых шкурах. Они шли за нами от самого городка, но в меня совсем не вселяло надежды то, что они до сих пор на нас не напали. Да, у меня был посох, мой помощник и оружие, но разве им защитишься от такой громадины? Наверное, им даже Мару был по зубам, разве что рога застряли бы в горле.

Из-за беспрерывно метущего снега мир вскоре совсем исчез, и я уже не знал, куда ведет меня Мару. Тело точно одеревенело, я перестал чувствовать пальцы рук и ног; пекущее лицо кусали злые снежинки – зубастые блохи севера. Я так сильно сжимал поводья, что перчатки к ним примерзли.

Я надеялся, что метель затормозит медведей, но, обернувшись, увидел в десятках метрах самого крупного из них – на его боках снег нарисовал узоры, похожие на звезды, а глаза были как две черные луны. Он мощно загребал лапами снег, разгоняясь и набираясь азарта, словно бьющий в грудь ветер его лишь раззадоривал. Его шерсть сияла, а из пасти при каждом прыжке вырывались клубы пара.

Звезда или нет – он нацелился на нас и был вполне себе материальным, чтобы перешибить одной лапой хребет карибу. И самое ужасное состояло в том, что он нас постепенно догонял – расстояние между нами сокращалось каждую минуту. Мару не уставал, но и медведь тоже, словно скорость и охота только придавали ему сил.

Я редко оглядывался – шарф и метель не позволяли лишний раз шевелиться – поэтому пропустил тот момент, когда медведь нас нагнал; все произошло слишком быстро, слишком внезапно… Наверное, именно это и спасло мне жизнь. Когда медведь с рычанием прыгнул, Мару дернулся, и я, теряя равновесие, на автомате взмахнул посохом.

По лицу брызнуло горячим и соленым; я увидел только, как наконечник посоха мягко вошел ему в грудь, прямо как в зефир. Медведь рокочуще ухнул и упал, а из его раны хлынуло что-то сияющее и белое.

Мару ударил воздух задними ногами, и я крепче вцепился рукой в его шею. Медведь с трудом поднялся на лапы, огромный, как белая гора; по его груди лился свет и падал каплями в снег – я видел это предельно четко, невзирая на повисшую между нами бахрому то затихающей, то вновь распаляющейся метели.

Медведь посмотрел на меня умными, совсем не медвежьими глазами, с рыком вздохнул и шатающейся походкой двинулся прочь. А мне отчего-то стало так больно, будто ранили именно меня. Он шел, а за ним на ледяной перине оставалась сияющая полоска серебра.

Я потянул Мару за поводья, заставляя развернуться, и тот недовольно затрубил. Я чувствовал, что совершил нечто запретное, почти кощунственное, и все внутри холодело, а грудь ныла, и я тер ее, растирая несуществующую рану.