Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - стр. 46
Несколько дней спустя Хемингуэй пишет о собственной бессоннице, отвечая, по-видимому, на сетования Фицджеральда (его письмо утрачено) по этому поводу:
Чертова бессонница для меня тоже была адской пыткой. Последнее время имел ее по полной. И неважно, когда пошел спать, я просыпался и слышал бой часов, один удар, два, сна ни в одном глазу, три удара, четыре, пять. Но я перестал ковыряться по ночам в своем треклятом прошлом, и теперь бессонница меня особо не волнует, я лежу себе тихо и спокойно. Я думаю, что так можно отдохнуть не хуже, чем во время сна. Может, тебе это не подойдет, но у меня работает[88].
Позиция характерна: сначала грубоватое подтверждение болезни («чертова бессонница», «имел ее по полной»), затем стоический отказ замечать ее («бессонница меня особо не волнует»). Ясное дело, Хемингуэй должен был ловко справляться с бессонницей, как справлялся он с любой физической деятельностью от бокса и рыбной ловли до стрельбы из винтовки. Конечно, он не стал бы скулить из-за этого. Что он, какой-нибудь трусливый щенок? Фицджеральд, напротив, с готовностью впадал в самоуничижение. Ведь и начинает он «Сон и бодрствование» малодушными словами: «Несколько лет назад я прочел рассказ Эрнеста Хемингуэя „На сон грядущий“ и решил, что это наиболее точное описание бессонницы, и тут просто нечего добавить к этому»[89]