Путешественник - стр. 76
– Это правда, – сказал я и дерзко добавил: – Но ты не носишь lutto vedovile[88].
– Твоя мать уже восемь лет как мертва. И по-твоему, я должен теперь надеть траур и носить его в ближайшие двенадцать месяцев? Я не так молод, чтобы позволить себе скорбеть целый год. К тому же и донна Лиза не bambina[89].
– Ты уже сделал ей предложение, отец?
– Да, и она приняла его. Завтра мы отправляемся с ней на встречу с padre Нунзиатой.
– Вряд ли донна Фьорделиза довольна тем, что ты сразу же после женитьбы уедешь?
Услышав это, дядя взорвался:
– Да как ты смеешь такое говорить, щенок?!
Но отец терпеливо пояснил:
– Я именно поэтому и женюсь на ней, Марко, что уезжаю. Слезами горю не поможешь. Я вернулся домой, ожидая найти твою мать живой и все еще стоящей во главе Торгового дома. Но она покинула сей мир. А вдобавок я еще теперь – по твоей собственной вине – не могу оставить сына заниматься делами. Старый Доро – хороший человек, и ему вполне можно доверять. Тем не менее я предпочитаю, чтобы во главе дела стоял кто-нибудь из нашей семьи. Донна Фьорделиза с удовольствием возглавит наш Торговый дом. К тому же у нее нет детей, так что никто не станет соперничать с тобой за наследство, если это тебя волнует…
– Наследство меня нисколько не волнует, – ответил я и вновь дерзко продолжил: – Я беспокоюсь из-за того, что моей матери выказано неуважение, и донне Тревани, похоже, тоже. Да вся Венеция будет над ней смеяться и сплетничать о твоей поспешной женитьбе из меркантильных интересов.
На это отец сказал мягко, но ставя в разговоре точку:
– Я – купец, она – вдова купца, а Венеция – купеческий город, где все знают, что нет ничего лучше, чем сделать что-либо из меркантильных интересов. Для венецианца деньги – это вторая кровь, а ты ведь и сам венецианец. Теперь, когда я выслушал все твои возражения, Марко, я отвергаю их. И больше ничего не хочу слушать. Запомни: слово – серебро, а молчание – золото.
Я закрыл рот и больше не заговаривал на эту тему, уж не знаю, правильно я сделал или нет. В день, когда отец женился на донне Лизе, я стоял в церкви Сан Феличе вместе со своим дядей и всеми свободными слугами из обоих домов, многочисленными соседями, купеческой знатью и их родней, в то время как древний padre Нунзиата, трясясь от старости, проводил свадебную церемонию. И вот наконец венчание закончилось и падре объявил их мужем и женой. Отец повел новобрачную в ее новое жилище, а за ними последовали и все приглашенные гости. Я же тем временем тихонько улизнул.
Хотя я был одет во все самое лучшее, ноги принесли меня к портовым ребятам, благо это было по соседству. После того как меня освободили из тюрьмы, я заходил к ним редко и ненадолго. Теперь, поскольку я был бывшим заключенным, мальчишки, казалось, стали относиться ко мне как к взрослому мужчине, даже как к знаменитости, во вся ком случае, между нами образовалась некая дистанция, чего раньше не было.