Путь через века. Книга 4. Свет счастья - стр. 11

– Почему ты покинул его, раз так любишь?

– Я покидаю его, чтобы возвращаться.

– Ты мог бы остаться.

– Но не с моей сестрой. Сразу видно, что ты с ней не знаком.

Мы прибыли в торговый город Дьехапер – Харакс на греческий манер называл его Навкратис, «владелец кораблей». Рассказывали, что его основали не египтяне, а люди, пришедшие из-за моря. В самом деле, Навкратис был египетским портом, обращенным к Греции, и греки, при попустительстве череды сменявшихся фараонов и в обход ряда служб, считали его в некотором роде своим. Харакс нахваливал нам нового фараона, Нехо II: ожидалось, что его распоряжения будут благоприятствовать торговле с греками. Нехо и правда стремился связать Средиземное море с Красным: по его указу сотни тысяч людей были брошены на рытье широкого канала, который должен был пройти от Красного моря до Нила, что позволило бы судам плавать беспрепятственно и поддерживать обмен товарами между Средиземноморским бассейном и землей Пунт[1].

За ужином в компании Харакса в одной из харчевен Навкратиса мы с Нурой вскользь упомянули имена фараонов Сузера и его отца Мери-Узер-Ра. Никому из наших сотрапезников, даже старикам, игравшим в глубине залы в сенет, эти имена не были знакомы. Нынешняя династия фараонов происходила из Саиса, города неподалеку от дельты, отныне назначенного столицей объединенного Египта. Саис? И Мемфис, и Фивы уже утратили свою былую значимость. Не слишком допытываясь подробностей, мы, однако, заподозрили, что наше пребывание в недрах пирамиды и последующее возрождение изрядно затянулись, – лишь много позднее мне удалось определить, что на возвращение к жизни у нас ушло девятьсот восемьдесят лет.

Раздумывая, что делать дальше, мы с Нурой решили подыскать в Навкратисе временное жилье. Почему бы и нет? Нужно было освоиться с изменившимся миром, к тому же нас привлекало общество чудаковатого Харакса, а он ожидал поставок товара, чтобы потом зафрахтовать судно и отправиться в путь.

Харакс был занятным. Горлопан с зычным голосом, скорый на крепкое словцо, он мог в минуту сделаться изысканно чутким и нежным: этот детина, поглотитель мяса, способный одним ударом свалить быка, украшал свою стать драгоценностями и источал пьянящие арматы благовоний. Дружелюбный и радушный, он мог внезапно осерчать и наброситься с бранью на тех, кого только что облагодетельствовал. Жарко торгуясь с неприятным типом насчет какой-нибудь вазы, он за нее же отдавал бешеные деньги хорошенькой мордашке. Но его особой любовью пользовались проститутки, и здесь его обожание сказывалось столь же своеобразно, как и в других сферах. Он не менял девиц, как обычно поступают их любители, а надолго и всерьез привязывался к одной. Этот краснолицый здоровяк лелеял в груди нежную сентиментальную привязанность и, назначив путане фиксированную оплату, осыпал ее цветами, одаривал редчайшими тканями и украшениями, ублажал пряностями и даже слагал в ее честь милые стишки. Его охватывала любовь сродни недугу, и он быстро забывал, что перед ним профессионалка; забывал и то, с чего началась их связь, и ему начинало казаться, что путана ему чуть ли не супруга. В конце концов он становился добычей ревности; сначала рождались подозрения, за ними шли семейные сцены, затем слежка, и наконец, когда он ловил свою шлюшку с поличным, его охватывал неистовый гнев: его предали! По счастью, в этот миг он обращал всю свою ярость на себя, никогда не кидался на изменницу или ее клиентов; он бился головой о стены, рвал на себе одежду и напивался до потери сознания. Меня поражала его способность всякий раз удивляться этому повторяющемуся исходу событий, который был абсолютно предсказуем. В его жизни томление влюбленного юноши и вспышки ярости обманутого мужа стремительно сменяли друг друга. Я пытался разгадать, нравится ли ему эта чехарда или приводит его в отчаяние. Нура, с ее тонкой интуицией, полагала, что такие перепады питают его натуру, что он тянется к этим контрастным состояниям и оттого чувствует себя живым.