Пушки заговорили. Утренний взрыв - стр. 30
Картина же, начатая им, – так как Надя помнила размер холста, – стала представляться ей на белой широкой стене против ее кровати, и ей стоило только поглядеть хотя бы вскользь на стену, чтоб ее увидеть.
Само собою выходило как-то так, будто у нее, еще очень юной филологички, есть некое общее дело с маститым художником, который хоть и укрылся в провинциальную даль, но все же не мог не быть виден всем, кому хотелось бы его видеть. И это поднимало ее в собственных глазах, она гордилась этим. Она думала о себе рядом с художником часто, и Нюра не могла этого не заметить, не проникнуть в тайники сестры.
Что же касалось Путиловского завода, то странную для себя новость услышала днем Надя от корректорши, Анны Даниловны Горбунковой, соседки, у которой оказалось какое-то жеваное и недожеванное лицо – желтое с просинью, тускло мерцали бесцветные глаза, а черные зубы зажимали мундштук папироски. «Быть корректором и не курить невозможно, все равно как резать трупы в анатомическом театре и не курить тоже нельзя», – объясняла она эту свою привычку Наде.
– Вот мы сейчас воюем с немцами чем? Пушками с Путиловского завода, а не угодно ли вам, ведь совсем было продали этот завод перед войною немцам, – сказала она выразительно.
– Как так немцам?! – приняла было это за шутку Надя.
– Очень просто, как продают такие предприятия: немцы совсем уже сладились с Путиловым купить акции завода на тридцать, кажется, миллионов, вот, значит, и был бы наш завод в немецких руках.
– Все-таки, выходит, не состоялась продажа?
– Нашим мерзавцам и горя было мало, да французы подняли крик и у немчиков выдрали акции из рук.
– Что вы говорите! А как же наше правительство? Ведь оно должно было знать?
– Разумеется, знало… Да ведь у нас какое правительство?
– Позвольте, Анна Даниловна, а вы откуда же это знаете насчет продажи завода? – вспомнила вдруг Надя, что Дедова ей ничего такого не говорила.
– Вот тебе раз, откуда знаю, – криво усмехнулась Горбункова. – Должна же я свою паршивую газету читать, раз я из нее вычесываю ошибки-опечатки!
– Постойте-ка, почему же она паршивая? Какая же это именно газета? – спросила Надя, чувствуя неловкость, что не догадалась раньше спросить об этом у Ядвиги Петровны.
– Вот тебе на, «какая»!.. «Русское знамя», самая черносотенная, – даже с некоторым ухарством сказала Горбункова, потом затянулась, зажав ноздри крупного носа, и обволоклась дымом.
– «Русское знамя»! – почти испугалась Надя.
– Что? Скверно?.. Порекомендуйте меня в «Речь» – перейду в «Речь», – спокойно отозвалась на ее брезгливость корректорша. – Впрочем, теперь в нашей газете самая либеральная линия почти: мы против немцеедства… Не знаю, сколько наш издатель Дубровин взял с немцев, только он теперь за них горой стоит.