Пуля нашла героя - стр. 14
За спиной на мгновение снова открылась дверца, и возле Марка мягко опустился его чемоданчик с обычным гастрольным набором вещей.
«Нет, я отсюда один не уйду, – упрямо думал Марк. – Я здесь буду сидеть, пока не освободят Кузьму…»
Под вечер из ворот тюрьмы вышел Крученый с сыном. Увидев сидевшего на булыжнике артиста, Крученый остановился, посмотрел на бывшего подопечного с некоторой симпатией и даже с сочувствием.
– Ехали бы вы домой, товарищ Иванов!
– Я буду сидеть здесь, пока вы не освободите попугая! – как-то по-птичьи резко выпалил Марк.
Лицо начальника тюрьмы изменилось.
– Па, выпусти птичку! – попросил тут папу Володя.
– Не встревай! – рявкнул на сына Крученый. Потом обернулся к Марку. – Скажите, если я ее освобожу, вы ее выпустите из клетки?
– Что? – Марк не понял странный вопрос. – Что вы говорите?
– Я говорю, товарищ Иванов, что вы в душе надзиратель! Вы же всю жизнь попугая в клетке держите! Вы даже в камере его полетать не выпускали, хотя камера по сравнению с вашей клеткой!.. И вы мне говорите: освободите! Да я и без вас бы освободил птицу и выпустил бы ее на волю, если б не была она осуждена советским судом за серьезное преступление. Ясно?
Марк вздохнул тяжело и уставился на булыжник.
– Мой вам добрый совет – уезжайте домой! – сказал напоследок Крученый и потащил за руку своего сына прочь.
А мальчишка все оглядывался и с интересом и сочувствием смотрел на оставшегося сидеть под воротами тюрьмы дядю.
– А я отсюда без Кузьмы не уйду! – разглядывая булыжник мостовой, проговорил упрямо Марк.
Однако уже на следующий день голодного и простудившегося ночью артиста связали и в таком состоянии погрузили в поезд, шедший в Москву.
Надзиратели, «провожавшие» его на вокзале, поручили проводнику кормить пассажира из рук и освободить его от веревок только в ближнем Подмосковье.
Лежать на нижней полке со связанными руками и ногами было неудобно. С трудом Марк поворачивался иногда с боку на бок. Хотелось поглядеть в окошко, но соседей в купе не было, и некого было попросить приподнять его хотя бы на минутку, чтобы смог он выловить своим больным взглядом из проносящихся мимо пейзажей какую-нибудь красивую картинку, какой-нибудь очаровательный кусочек своей великой Родины.
А как только вспоминал он об оставленном в тюрьме попугае – сами собою лились из его глаз слезы и щипали щеки. И кожа щек уже чесалась, но руки были связаны, и болели перетянутые тугой веревкой кисти.
Открылась дверь в купе, и проводник, молодой паренек в синей форме и в фуражке, спросил:
– Чай пить будете?
– Сволочи! – вырвалось вдруг у Марка, и снова из его глаз полились слезы.