Публицистический интим - стр. 16
Стал ли я писателем? Тем более – великим? Сейчас это уже не имеет для меня никакого значения.
Обо мне хорошо отозвались люди, чей авторитет для меня выше всяких официальных признаний.
И – есть среди отзывов о незлобивом моём творчестве один, которым я дорожу не меньше, чем похвалами моих великих авторитетов.
Это – рецензия на мою первую книгу «На снегу розовый свет» оренбургского писателя Петра Краснова.
Кроме всего прочего, из него вдруг вырвалось: «…„вкусненький“ трупный яд Венички Ерофеева давно уже, по всему судя, в крови Дунаенко, и здесь стоит разве что посожалеть о его авторских возможностях, бывших когда-то, можно предполагать, неплохими…».
Оговорился ли, решил ли блеснуть глубоким знанием современной русской классики оренбургский писатель Пётр Краснов – судить не берусь. Но – как я ему благодарен, как признателен за эту оговорку!
Спасибо, Пётр Николаевич!
А у Венички Ерофеева сегодня памятная дата: тридцать лет, как его нет с нами.
Представить не мог, что когда-то окажусь знаком с его близкими друзьями – Анатолием Лейкиным, Мариной Глазовой. Они и сейчас рядом со мной, в Фейсбуке. Я счастлив этой дружбой.
И – вот отрывок из эссе о Марине Глазовой:
Анатолий Лейкин. «К новому сборнику стихов
Марины Глазовой».
Из разговора по телефону с Венедиктом
Ерофеевым:
ЛЕЙКИН: – Так в чем же чудо?
ЕРОФЕЕВ: – Ни в чем, а в ком. В МА-РИ-НЕ!.. – опять по слогам проскандировал собеседник.
Я уже знал, что Ерофеев обожает поэзию Цветаевой…
ЛЕЙКИН: – Верно, что-то еще не изданное?..
ЕРОФЕЕВ: – Уже тепло, но дальше, чую, похолодает. Да, она тоже Марина.
Но не Цветаева, а Глазова. И в России ее еще совсем не издавали.
А зря. Стихи того заслуживают. Я, пожалуй, включу ее в свою рукописную антологию. А за некоторые строчки налил бы ей полный стакан.
Такой высокой оценки – 250 граммов из 250 возможных – дотоле
заслужили у Вени только две поэтессы: Цветаева и Белла Ахмадулина.
Какие люди! Какой блистательный ряд: Венедикт Ерофеев, Марина Глазова, Анатолий Лейкин, Цветаева, Ахмадуллина!..
И – ещё отрывок из моей маленькой новеллы двадцатилетней давности:
«– Слушай, – зачитываю я ей из Ерофеева:
«Окно в Европу было открыто Петром в 1703г и 214 лет не закрывалось».
Я знаю, что Инне Сергеевне это должно понравиться, как и мне, и произношу фразы так, будто передаю чего-нибудь вкусненькое, чего попробовал сам и теперь хочу, чтобы и она ощутила этот замечательный вкус.
Я читаю ещё:
«А я глядел ей вслед и ронял янтарные слёзы».
«И ещё раз о том, что тяжёлое похмелье обучает гуманности, т.е. неспособности ударить во всех отношениях, и неспособности ответить на удар».