Противоречивое, но реальное - стр. 6
Фома Аквинский (1225-1274 гг.), так же как большинство античных философов, полагал, что счастье может проявиться только в «восприятии совершенного блага».
Однако Фома довольно противоречив в своем подходе к концепции счастья.
С одной стороны, Фома утверждает, что «… разумная природа может достигнуть счастья, которое является совершенством умственной природы… а вот чувственная природа вообще не способна достигнуть означенной цели» [10. Раздел 1].
С другой стороны, он считал, что «… в этой жизни возможна лишь некоторая причастность к счастью, но совершенное истинное счастье в нынешней жизни невозможно… …коль скоро счастье есть «совершенное и самодостаточное благо», то это означает отсутствие какого бы то ни было зла и исполнение любого желания. Но невозможно, чтобы в нынешней жизни не было вообще никакого зла» [10. Раздел 3].
Фома в этом отношении уступает, в частности, Эпикуру, который отстранение от тревог видит не в отвлеченных рассуждениях, а в самоустранении от общественных и государственных дел, поскольку в обществе господствует неразумие и несправедливость.
То есть, Фома не нашел хоть сколько-то приемлемого ответа на решение вопроса о достижении счастья в текущей реальности, констатировав невозможность его достижения в ней, в отличие от Эпикура, но всё же половинчато признал возможность разумной природе человека прийти к счастью.
Подобный подход Фомы к концепции счастья объясняется тем, что он не сумел определить сущность счастья как идеального образа, к которому можно стремиться, но не достигнуть его в силу отвлеченной, воображаемой природы этого образа, не совпадающего с реалиями жизни, но из которого следуют однозначные ответы на поставленные вопросы о проявлении или не проявлении счастья в текущей реальности.
И. Кант (1724-1804 гг.) приравнивает счастье к морали, называя его «высшим благом», к которому мы должны стремиться, подчиняясь требованию долга, только в рамках которого счастье оказывается допустимой целью: «Что касается принципа собственного счастья, то … принцип этот негоден потому, что он подводит под нравственность мотивы, которые, скорее, подрывают ее и уничтожают весь ее возвышенный характер, смешивая в один класс побуждения к добродетели и побуждения к пороку и научая только одному – как лучше рассчитывать, специфическое же отличие того и другого совершенно стирают» [ 11, с. 221].
Таким образом, добро, как условие блаженства, занимает в этом единении главенствующую позицию, и этот тезис сразу же уводит Канта к Богу, потому что в реальной жизни никакого блаженства из добра не проистекает. То есть счастье можно обрести только в ином мире, если правильно вести себя в этом, получая соответствующее удовлетворение от собственной адекватности: «… нравственный закон требует от каждого самого точного наблюдения. Следовательно, суждение о том, что надо делать сообразно этому закону, должно быть достаточно простым, дабы самый обыденный и неискушенный рассудок умел обращаться с ним, даже не будучи умудрен житейским опытом» [11, с. 417].