Прощайте пацаны! - стр. 1

Куда уходит детство,

В какие города?

И где найти нам средство

Чтоб вновь попасть туда?

Оно уйдёт неслышно,

Пока весь город спит,

И писем не напишет

И вряд ли позвонит…

(Леонид Дербенев)

У-у-у,– прерывают сон протяжные, сливающиеся в один, далекие гудки, и я открываю глаза.

Несколько минут лежу молча и слушаю. Это далеко, в лазоревой степи, гудят шахты, призывая горняков к началу утренней смены.

Перевожу взгляд на тикающие на беленой стене ходики, водящие по сторонам кошачьими глазами – на циферблате ровно восемь. Выбираюсь из-под одеяла, спрыгиваю с кровати и натягиваю короткие, до колен штаны с одной помочью.

Мне шесть лет, и я вполне доволен жизнью. Она такая интересная и удивительная.

Зевая и почесываясь, шлепаю босыми ногами по прохладным крашеным половицам из комнаты на кухню, тяну на себя высокую, с лязгнувшим запором дверь и оказываюсь на застекленной веранде. Там сую ноги в старенькие кожаные сандалии, отодвигаю в сторону марлевую кисею от мух и ступаю на крыльцо в три широких ступени.

Снаружи красота: из-за старого террикона, что за дальним концом улицы встает солнце, на деревьях в саду чирикают воробьи, а с улицы наносит запах акаций.

Над летней, через двор кухней, в синь неба вьется белесый дым, там мама готовит завтрак.

Поддернув помочь, сбегаю с крыльца и, проходя мимо гаража, машу рукой, «привет!» своему другу Дозору.

Тот, положив голову на лапы, лежит перед своей будкой сбоку гаража и в ответ мигает желтыми глазами. Дозор – немецкая овчарка, ростом с теленка и умная, почти как я.

Открыв ведущую на зады калитку, направляюсь через сад в дощатое строение, именуемое сортир, и пускаю в прорубленное в полу окошко, золотистую струйку. Потом бегу по дорожке в огород, где заглядываю во вкопанную у забора, наполненную до краев водой, шахтную вагонетку.

Там у меня живут два рака, которые родители привезли с Северского Донца.

Раки большие, коричневые, с длинными усами и клешнями. По вечерам я кормлю их наловленными в траве кузнечиками и букашками. Сейчас раков не видать, наверное, еще спят, зарывшись на дне в иле.

Вернувшись назад, переступаю порог летней кухни. На застеленном клеенкой столе у окна, уже исходит паром высокая стопка золотистых блинов, рядом стоит стеклянная банка с молоком и три синих чашки.

– Так, давай умывайся и будем завтракать, – говорит мне мама, и уходит в дом за Лялькой. Мама у меня очень красивая: с длинными черными волосами, заплетенными в косы и уложенными веночком на голове, большими, широко распахнутыми глазами и ямочками на щеках. Ну а Лялька, моя сестричка, она совсем малая и вредина. Играть с ней неинтересно.

Чуть позже мы сидим на табуретках за столом (Лялька у мамы на руках) и завтракаем.

– А папка где? – спрашиваю у мамы.

– Рано утром уехал на шахту, обещал скоро вернуться.

Сестренка капризничает, не желая есть блины, а я уминаю с душистым молоком уже пятый.

– Вот видишь, как Валера хорошо кушает, – наклоняется к ней мама. А – ну давай, догоняй, брата.

Сестренка пучит на меня глазенки, хмурится, и откусывает от вкусняшки.

Мы с нею совсем не похожи. Я черноголовый и смуглый (бабушки говорят в маму), а Лялька с золотистыми волосиками и серыми глазами, как у папки.

После завтрака мама дает мне задание сходить к бабушке Варе и принести от нее банку ряженки*.

– Хорошо, – говорю я и выхожу из кухни.

Сбоку от нее, у водопроводной колонки, раскинула усыпанные цветами ветви антоновка. Ее посадил дед Левка, когда я родился. Яблоня растет быстрей меня и уже вымахала под крышу.

Миновав чисто выметенный двор (это моя обязанность по субботам) я выхожу из калитки за ворота, где с интересом оглядываюсь по сторонам нашей улицы.

Она прямая и длинная, обсажена по бокам акациями и пирамидальными тополями, за которыми тянутся дощатые заборы, у которых зеленеет травка и золотятся россыпи одуванчиков. За заборами, в садах, беленые известкой дома, перед их воротами в землю вкопаны скамейки. На них по вечерам сидят бабушки, ведя неспешные разговоры и лузгая семечки.