Пропавший легион - стр. 1

Тусклое солнце северной Галлии было совсем не похоже на то, что ярким факелом пылало над Италией. Свет, пробивающийся сквозь листву деревьев, был блеклым, зеленоватым и неярким, словно исходил из глубины моря. Римляне пробирались сквозь густой лес по узкой тропинке, которая почти терялась в чаще. Они двигались тихо. Ни трубы, ни барабаны не возвещали об их приближении. Странному лесному миру не было до них никакого дела.

Продираясь сквозь бурелом, Марк Амелий Скаурус мог только мечтать о том, чтобы у него было побольше людей. Цезарь и основные части римской армии находились в ста пятидесяти километрах к юго-западу, на Атлантическом побережье, и двигались навстречу венетам. Трех когорт Скауруса (Цезарь называл их «римской разведкой») было вполне достаточно, чтобы привлечь внимание галлов, но слишком мало, чтобы отразить нападение врага.

– Это точно, – кивнул Гай Филипп, когда трибун поделился с ним этими мыслями. Старший центурион, с серебрящимися висками и почерневшим от солнца лицом, ветеран многих военных кампаний, давно уже утратил юношеский оптимизм и беззаботность. И хотя по происхождению Скарус был выше, он всегда прислушивался к советам старого легионера, вполне доверяя его опыту.

Гай Филипп внимательно осмотрел колонну римских войск.

– Эй, там!.. Сомкнуть ряды! – рявкнул он, и его голос прозвучал необычайно громко в этой полной тишине. Центурион взмахнул тростью, украшенной виноградными листьями. – Не волнуйся, трибун. Тебя-то галлы наверняка примут за своего.

Без особого удовольствия военный трибун кивнул. Его семья происходила из Медиолана в Северной Италии. Он был высок, светловолос и действительно походил на кельта, что являлось поводом для многочисленных, уже изрядно надоевших ему шуток. Поняв, что задел командира за живое, Гай Филипп сменил тему.

– Я не о твоем лице, а о мече, который висит у тебя на боку.

С этим трибун согласился охотнее. Марк гордился своим мечом с клинком длиною в метр, который он добыл в схватке с жрецом-друидом примерно год назад. Это был отличный, хорошо закаленный клинок. Он лучше подходил трибуну, чем короткий римский меч – гладий.

– Ты же знаешь, я попросил оружейника закалить и отточить острие. Мечом надо колоть, а не рубить.

– Ты прав, Скаурус. Убивает острие, а не лезвие, – согласился Гай Филипп, наблюдая, как четверо разведчиков один за другим бесшумно скрываются в чаще.

Через несколько минут трое из них так же тихо вернулись, волоча с собой упирающегося галла. Четвертый разведчик держал его длинное копье.

К Марку подошел офицер по имени Юний Блезус и сказал:

– Мне кажется, за нами все время следили. Этот малый на секунду потерял осторожность, и мои парни смогли его схватить.

Скаурус смерил взглядом худого кельта. Кулаки римлян основательно разукрасили его лицо, но это не мешало сразу узнать в нем простого кельтского крестьянина: широкие шерстяные штаны, длинная белая туника, свисающие до плеч волосы, заросшее щетиной лицо.

– Ты знаешь латынь? – спросил его военный трибун.

Взгляд полный ненависти, был единственным ответом ему. Марк пожал плечами.

– Лискус! – крикнул он, и к пленному подошел переводчик. Он был из эдуи, клана в центральной Галлии, давнего союзника Рима. В шлеме легионера, с коротко остриженными волосами, он почти не отличался от прочих солдат. На него пленный посмотрел еще мрачнее, чем на Скауруса.

– Спроси, что он делал в лесу. Зачем он следил за нами?

Лискус повторил вопрос на мелодичном кельтском наречии. Пленный поколебался, затем коротко ответил:

– Я охотился на кабанов.

– В одиночку? Таких дураков не бывает, – усмехнулся Гай Филипп, разглядывая копье пленного. – Где же крестовина? Без нее кабан достанет тебя и распорет клыками твой живот.

Марк повернулся к Лискусу.

– А теперь пусть он скажет правду. Мы вытянем из него признание так или иначе. На его выбор: или добровольно, или под пытками.

Марк сомневался в том, что сможет применить пытки, но ведь кельт не мог этого знать Не успел Лискус закончить фразы, как пленный внезапно вывернулся из рук разведчиков, выхватил короткий кинжал, спрятанный в одежде у левого плеча, и, прежде чем ошеломленные римляне успели остановить его, вонзил кинжал себе в грудь по самую рукоятку. Падая, он крикнул на чистейшей латыни: