Профессия за тридевять парсеков - стр. 27
Синт усиленно притворялся спящим, что его и выдало. Иначе уже ворчал бы, что растрясла.
– Да я тебя на запчасти разберу! – зарычала я, срывая гадкое устройство с руки. Вибрация, включенная им на полную мощность для побудки, до сих пор фантомно ощущалась на запястье, заставляя волоски вставать дыбом.
– Агрессивное поведение – признак деградации, – невозмутимо заметил Синт.
– А он дело говорит, – согласно зевнул Кип.
– Гр-р-р…
– Саша, я тебе сейчас рот заклею! – возмутился Рим. – Ты будешь спать сегодня или нет?!
– Да заклей уже и успокойся! – гаркнуло с двух сторон сразу. – Достали, оба!
Рим ненадолго привстал, полыхая в темноте глазами. Это жутковатое явление было побочным эффектом ношения экзоскелета. Внутренние органы флиберийцев раскалялись из-за принудительного понижения температуры поверхностных тканей и создавали своеобразное свечение изнутри, которое терялось при ярком освещении, но было заметно в темноте.
Как же я завидовала способности мгновенно отключаться в любых условиях! Уснуть на шаттле было решительно невозможно. Голокресло не было предназначено для эксплуатации в качестве уютной постели – пришлось вертеться добрых полчаса, чтобы принять хоть сколько-нибудь удобную позу. Подлокотники упорно впивались то в один бок, то в другой, не понимая, чего от них хотят: человек на сидении, что-то попадает в радиус действия силового поля, значит, нужно это что-то поддержать! В конце концов я закинула ноги на стену и кое-как смирилась с обстоятельствами. Обстоятельства решили, что я крепкий орешек, и сменили тактику на более изощренную.
Захрапели твиникийцы. Нет, не просто захрапели – грянули, слаженным двухголосым хором. Как профессиональный оркестр, управляемым бездарным дирижером. Последнего хотелось прикопать под гронатейскими скалами, дабы его душа не сумела выбраться из каменного плена. Я снова завертелась, теперь пытаясь закрыть одновременно оба уха и уже всерьез подумывая перебраться в шкаф.
Потом какая-то тварь, которая явно не раз падала безмозглой башкой вниз, угнездилась на крыше шаттла прямо надо мной и принялась распевать там частушки неотцензуренного содержания. Я тщетно помахала на нее руками, но зеркальный плексиглас не дал ей увидеть недовольство аудитории, так что она вопила, пока не разбудила Рима. Флибериец включил забытое с вечера энергополе, подбросившее горлопанку в воздух, как из пращи. Певица наконец отчалила, хрипло матеря неблагодарную публику, но твиникийцы остались и продолжили самозабвенно храпеть, мстя за уход главной солистки.
По-моему, я в итоге не уснула, а лишилась сознания. Мне и так нелегко далась перестройка на тридцатичасовые сутки, сбивать режим снова не хотелось категорически. И после всего этого ада меня нагло будит собственный коммуникатор!