Проект «Орлан»: Одинокий рейд. Курс на прорыв. Фактор умолчания - стр. 120
Теперь крейсеру – лево руля, ложась на юго-западные румбы, по линии штурманского карандаша на карте, черканувшего кратчайший курс, мимо островов южной оконечности архипелага Огненная Земля и легендарного мыса Горн, нагло вторгаясь за невидимую на воде черту территориальных миль Чили.
Именно этот срезанный угол и обозначит следующие шаги русских. Для тех – заинтересованных. И выяснилось – чтобы подловить крейсер «красных» ударной атомной «Бремертон» (тип «Лос-Анджелес»), мало полагаться на техническое совершенство и вышколенные экипажи. В неменьшей степени что-то зависело и просто от удачи. А ситуация с эвакуацией аргентинцев вообще показалась хитрым финтом.
И не так уж всё было отшлифовано в возможностях локационной разведки и коммуникаций связи союзников. Где-то «Нимрод» недоглядел, где-то запоздала дешифровка и передача данных.
То, что «Вattlecruiser» снова поднялся к северу, оперативный штаб на «Тараве» узнал, только когда аргентинцы их информировали о снятых с крейсера раненых американцах.
Одного взгляда на карту командиру «Таравы» хватило, чтобы понять: плевать русским на абордаж, и нет у них особого пиетета и тем более страха перед US NAVY! Пройдут под носом у «Таравы» с эсминцами, не взглянув в сторону чилийцев, прекрасно понимая, что никто не решится открыть огонь. А напоследок… эдакое проявление снисходительного благородства – пожурили аргентинцев: «ай-я-яй», отпустили их офицеров – словно недорослей одарив конфеткой, тем самым выставив Гальтиери подлецом перед своими же флотскими.
И даже в передачу раненых американцев на материк (по широте своей хвалёной русской души) сумели вложить какой-то эмоциональный смысл, и кое у кого из присутствующих здесь – на мостике промелькнула в глазах симпатия к северным варварам. Да и сам оценил.
Крейсер
Зачастую мозг непроизвольно загоняет неприятные воспоминания на задворки памяти.
Привычные звуки командного пункта тихим шелестом аппаратуры, систем вентиляции, каркающими обрывками команд и репетования проникали в него какими-то фрагментами, цепляясь за выступы и углы вбитого почти в инстинкт самоконтроля, оставляли след «всё нормально, всё штатно» и исчезали. То же самое и с приглушённым светом сквозь припущенные веки.
«Я как алюминиевый конструктор из советского детства: гайки, болтики, дырчатые сегменты. Мальчико́вая фантазия накрутила цельную конструкцию, а глянешь – просвечивается, дунешь – сквозняк. В голове, – Терентьев слегка пошевелился в кресле, словно проверяя себя – где он находится. – Задремал, что ли?»
Усталость подкралась незаметно, не наваливаясь, а примостилась рядом, подло клоня в полудрёму. Бодрящие пономарёвские таблетки всегда на него действовали сла́бо, просил две, но педант-доктор отказал, впрочем – был в своём медицинском праве. «Догадывался, что сразу две и проглочу».