Проект «Орлан»: Одинокий рейд. Курс на прорыв. Фактор умолчания - стр. 108

Терентьев устало потёр виски, в который раз подходя к карте. Что-то ему всё же не нравилось в предложенном штурманом восточном направлении. Пока и сам не понимал – что.

«С одной стороны – всё логично. Но́сятся они там со своим “Таравой” и наверняка субмариной, мы и отвернули. Но с таким же успехом и в Атлантике и в Индийском океане у американцев могут шнырять американские целые АУГи. И подлодки. И англы вкупе. Вот именно – англы. Абордаж был под маской САС. Решатся ли штатовцы в открытую переть на советский корабль? Ведь СССР – это не Эрэфия. Зассут или нет? А что, могут? А выставят ПЛ-завесу, закидают торпедами, а бриты заявят, что, дескать, это они. Нет! Всё-таки надо прорываться домой Тихим океаном. А то, что там, на “перекрёстке” американе, так мы ничё, мы мирный советский трактор, без “габаритов” со второстепепенки – здравствуй, ДТП. Если сунутся, конечно. Всё – решено! Согласовать генеральный курс со штурманом, разворот и выпускать вертолёты – подлодку кровь из носу, но обнаружить».

Штурман вышел. Сказали, на пять минут. Не стал дожидаться, коротко раздал приказы.

Поймал себя на том, что выискивает взглядом экран, который показывал картинку с видеокамеры, направленной на корму. Хотя прекрасно понимал, что вряд ли что-то разглядит в темноте. Однако боцман периодически втыкал прожектора, прорезая ночь сквозь срывающиеся капли дождя снопом света. И на экране появлялось какое-то смешение белого, косо мелькающих метеоров капель и контрастных вытянутых теней.

«Это ж камера, которую завалило набок», – вспомнил, ни черта не разобрав, Терентьев.

Однако луч продолжал медленно ползти, и автофокус видеокамеры выдавал более корректное изображение.

«Да нет! Её, видимо, уже поправили – изображение правильное! Ох, далеко не правильное».

Привычный и знаковый вид на корму портили непонятные пятна и обломки на палубе, матросы боцкоманды перемещали какие-то ящики, листы настила, катили бухты пожарных шлангов.

«Ну да! Боцман говорил, что собирается смыть все фрагменты тел и кровь брандспойтами!» Камера хоть и была широкоугольная, но не захватывала всю палубу до противоположного борта, где полегли морпехи и их командир. «Мичман заверил, что всех кого могли – нашли».

Мысли о людских потерях отозвались какой-то звенящей пустой в голове. Захотелось кофе, крепкого. Нет, крепче! Чего такого бы покрепче! И не томного коньку, а дурной и пьяной водки! Снова потёр виски́.

«Сколько прошло времени? Час, полтора? Устал? С чего бы. Мешки не ворочал! Ну да! Другое! Какими критериями сравнивать физическую и моральную усталость? И сопоставить степень деградации состояния организма в том или ином случае? Разгрузил ты вагон или не один час бухгалтером корпел над бумажками, сводя дебет-кредет. Или, например, как за рулём вполне комфортного универсала, но на трассе километров в пятьсот-шестьсот. И все, кто в пассажирах, с удивлением: “А ты чё такой вымотанный?” Для них ты так – сидишь и сидишь, руками слегка сучишь по баранке и “ручке”. А не понимают, сколько тебя во внимании за дорогой, знаками, полосами движения, идиотами на встречке и прочим. Не понимают всей твоей ответственности и того, что жизни по сути свои доверили тебе. И пусть сейчас моя большая ответственность дробится на меньшие ответственности: штурмано́в или радиометристов, вплоть до каждого матроса в отдельности, всё одно остаётся при мне главной – личной и за всех».