Про любовь одиноких женщин - стр. 4
Да к тому же девочка. Моя маменька баб терпеть не может, для неё на этом свете существуют лишь мужчины, а все прочие женщины – стервы, дуры и конкурентки. У неё даже подруг почти не было никогда, лишь парочка таких же женоненавистниц, как она сама. И вся их дружба – это бесконечные сплетни про других женщин. Особенно про красивых и успешных – в отличие от них.
Ну, да ладно, родилась и родилась. Папа меня, вроде, любил когда-то, но маменька ему, видимо, быстро объяснила, что к чему, кого надо любить, а кого ни-ни… И он себе больше ничего такого не позволял: ни ласк, ни поцелуев, ни игр со мной… Сколько себя помню с раннего детства, столько я была одна. Сама себя развлекала, сама себе пела песенки, сама придумывала сказки. Спасибо ещё, что был детский сад, куда меня отдали сразу после яслей. Ясли не помню… Детский сад был спасением для меня в смысле общения. А ещё именно там я поняла, что общение мне нужно очень даже дозированно: я полюбила быть одна – именно для того, чтобы самой сочинять себе сказки и петь песенки исключительно соло для одного слушателя – для себя.
Я с малолетства знала, что глупа и некрасива. По сравнению с прекрасным во всех отношениях старшим братом. Что ж, я приняла это как факт и не пыталась даже рыпаться, чтобы что-то изменить или доказать. Я просто присутствовала при развитии и росте гения всех времён и народов, удивительного красавца и умницы – моего брата.
Потом родился малыш… Мальчик. И он стал звездой номер два в нашей семье. А я ему молчаливой нянькой. Ой, я что – жалуюсь? Да упаси бог! Это было так давно и таким быльём поросло, что нынче об этом вспоминается с олимпийским спокойствием и с изрядной долей иронии. Где эти два гения – мои братья? Один сторожит автостоянку, другой допился до психушки. Родителей уж нет как десять лет – они последовательно ушли друг за другом в течение пары годочков, не выдержав позора и мучений из-за своих гениев-ангелов. Да ну, какие обиды? Все получили по заслугам и поделом, изредка такое случается, судьба раскидывает карты по своему настроению и складывает собственные пасьянсы. Вот уж не думаю, что она размышляла о том, как отомстить за меня, обиженную. Это было бы смешно!
Ну, вот как писать историю о чьей-то любви, если в башку тут же лезет собственное, невыговоренное, утрамбованное в извилины, как мусорный компост! Начинаю писать, а через пять минут уже «нахожу себя» с сигаретой во рту, задумчиво разглядывающей потолок с пятирожковой люстрой и погруженной в собственные воспоминания. Мысли-воспоминания, которые будто бы делают мои попытки писательства легитимными, имеющими право на существование: мол, я пережила, я знаю, я видела, я испытала. А кто, скажите на милость, из взрослых людей не пережил хоть чего-нибудь эдакого, что сделало его знающим жизнь мудрецом? Хм, мудрецом ли… Иные и переживут не меньше, чем Фёдор Михайлович, а сказать им всё равно нечего, не о чем: глупые, необучаемые, не умеющие анализировать и делать выводы. На их головы хоть всю мудрость человечества обрушь – напрасный труд получится, кроме шишек на черепушке никакого видимого эффекта. Не приспособлены. Если бы злой рок впихнул бы в жизни таких людей все шекспировские трагедии разом, на выходе всё равно мы получили бы то же самое «беее! меее!», что и в их повседневной серенькой по цвету жизни.