Прима - стр. 9
И первое, чего, как оказалось, мне не хватило, это правильного веса. Для балета он был неприемлемым. Ростом на тот момент я была метр сорок, а весила тридцать три килограмма. В приюте многие говорили, что это нездоровая худоба, и только приемная мать утверждала, что по нормам балетного училища это перевес. К моменту поступления мне пришлось похудеть до двадцати шести килограмм и привыкнуть постоянно считать калории, когда садилась за стол.
– Это тебе нельзя, – говорила мама, контролируя мой рацион в первые недели.
– Но я… хочу кушать. – Я искренне просила съесть больше, чем полагалось. Никогда раньше у меня так не обострялось чувство голода, даже в детском доме нас кормили чаще и больше.
– Выпей воды.
Она забирала у меня из-под носа тарелку и выбрасывала еду в урну. Вырывала из рук фрукты после одного или двух кусочков, говоря, что в них содержится ненужный сахар. Однажды одна из служанок тайком дала мне банан, за что ее уволили, а потом запретили всем подкармливать будущую приму балета. Так мать называла меня. На этих словах ее глаза загорались небывалым блеском, и в какой-то момент я тоже, видимо, заразилась этим желанием. Мое сердце вспыхнуло яркой звездой. Оно требовало большего. И я побежала сломя голову за мечтой, которая принадлежала не мне.
Помню, как начала выбрасывать еду уже сама или устраивать разгрузочные дни, полностью убирая из рациона продукты и оставляя только воду.
– Не забудь взвеситься, – твердила каждое утро мать, элегантно попивая зеленый чай.
– Ты измерила свой вес? – напоминала вечерами она. Это был наш ритуал, который я по детской наивности воспринимала как заботу. Мне нравилось слышать из маминых уст эти слова, они вдохновляли, подчеркивали, что я – важная часть в ее жизни.
И я измеряла, как ненормальная, даже вела дневник, чтобы не отойти от нормы. Наверное, поэтому, когда однажды девочки пригласили меня после занятий в кафе на день рождения нашей одногруппницы, я слишком резко отказалась. Потом жалела, конечно, но ничего изменить уже было нельзя.
Мои отказы, постоянное уныние, зацикленность на тренировках, учебе и еде привели к тому, что я перестала замечать людей, и люди тоже перестали обращать на меня внимание. Они видели Дарью Гордееву только на сцене, аплодировали ей и восхищались, не вникая в изнанку ее жизни.
И вроде бы ничего нового… Привычка находиться в одиночестве въелась мне под кожу, но почему-то время, проведенное в больнице, показалось мне невыносимым. Я будто впервые ощутила свою никчемность.
Ненужная.
Сломленная.
Нелюбимая.
Проклятые три слова крутились бумерангом в моей голове. Из-за них я задыхалась. Видимо поэтому так отчаянно рвалась из больницы, желая очутиться дома, будто кирпичные стены особняка могли излечить. Исправить мою судьбу. Подарить отобранные ею крылья.