Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности - стр. 12

И в этой связи немаловажно, что делалось в тот момент для подготовки масштабного переселения[15]. Курляндское дворянство предложило передать в распоряжение переселенцев треть своих земельных владений по ценам 1914 г. Рыцарство Эстляндии и Лифляндии подобных решений не принимало[16]. При этом в Курляндии провести выделение этих земель для колонистов было, естественно, нелегко, к тому же при этом стремились действовать так, чтобы между поместьями и колониями сохранялась экономическая взаимосвязь. Чтобы составить себе представление о состоянии сельского хозяйства, мы посетили несколько поместий. Общее впечатление сводилось к тому, что будущие поселенцы на этой обрабатываемой почти исключительно экстенсивно земле оказались бы в очень непростом положении, так что им понадобится оказывать существенную помощь. Не было водоотведения, а вследствие этого и дренажа, скот, как мне показалось, был не особенно хорошей породы, дорожная сеть по германским меркам была очень редкой, а пути в плохом состоянии.

В этих поездках у меня порой было время, чтобы озаботиться теми вопросами, что до сих пор не являлись предметом официального контроля или государственных усилий. Посещение одной крупной военной мастерской в Либаве позволило мне составить представление о политике военных инстанций в рабочем вопросе. Мне показалось, что ситуация отнюдь не сплошь удовлетворительная. Техническое оснащение и забота о здоровье рабочих были не на высоте. Напротив, заработная плата рабочих была ужасающе скудной. Жалованье колебалось между 5 и 6,5 марки. Для сравнения: в тот момент фунт картофеля стоил 75 пфеннигов, фунт масла 1 марку 90 пфеннигов. На военных заводах в Митаве положение было лишь немногим лучше. Мои попытки переговорить с рабочими-латышами успеха не имели, эти люди мне не верили, делая вид, что ничего не понимают.

В Риге ко мне с визитом явились несколько латышских патриотов. Я обсудил с ними будущее их страны. «Только не назад в Россию!» – говорили они. Самостоятельность? Да, по меньшей мере в административных вопросах; транспорт, валюта, экономическая политика – вместе с Германией. «Мы хотим, – говорил один из них, – скорее быть на прибалтийских холмах с германской культурой, нежели на сарматских равнинах русского варварства». То были представители имущей буржуазии; с латышскими социалистами в ходе той поездки я не встречался. Я выслушивал жалобы на суровую военную юстицию и принимал прошения и жалобы, за которые должен был замолвить слово.

В Ревеле я встречался только с той частью населения города, что имела немецкое происхождение. Наше пребывание там продлилось всего 24 часа, его хватило только на то, чтобы осмотреть порт и большую фанерную фабрику Луттера. Эта фабрика, кстати, была единственным крупным заводом, принадлежавшим частному предпринимателю, которую я видел по-настоящему работающей. Рабочие за 10-часовой рабочий день зарабатывали 12–16 марок. Куда разнообразнее было более продолжительное пребывание в Дерпте. Из всех крупных балтийских городов он был самым немецким. В Либаве, Митаве, Риге и Ревеле немецким – то есть построенным в старой немецкой манере и населенным преимущественно немцами – было только их ядро. Бедные, грязные окраинные кварталы были заполнены низенькими русскими домами, в них ни снаружи, ни изнутри не было ничего немецкого. В Дерпте нас привели на совместную трапезу с эстонцами, настроенными безусловно прогермански – это были хорошо обеспеченные горожане, ценившие в Германии прежде всего то, что она принесла с собой строгую администрацию и порядок. После еды я подсел к нескольким эстонцам и послушал, о чем они говорят. Там раздавались и некоторые жалобы, частью на устройство школьного образования, частью на чрезмерную суровость военных судов. Мне вновь сообщили о целом ряде необоснованных арестов и немыслимо крупных сроках лишения свободы, а я обещал им содействие.