. Его избрание рейхспрезидентом было необходимостью, и я не думаю, что кто-либо еще из других проправительственных партий смог бы исполнять президентскую должность лучше, чем Эберт. Несмотря на это, о его выборе можно было пожалеть, ведь в партии Эберта заменить было не кем; там его влияние, естественно, упало, когда он стал президентом, а это не пошло на пользу ни социал-демократии, ни рейху
[22]. Эберт был не доволен моей миссией, в такие-то времена. «Здесь все пошло под откос – и чего же вы там хотите?» – спросил он меня. «Чем же я здесь могу помочь?» – спросил я со своей стороны; в остальном же моя поездка оставалась в силе, а потому никаких намерений дать себя отговорить у меня не было. Однако озабочен я все же был, об этом я хотел поговорить с Эбертом. К нам поступили угрожающие сведения о подспудном брожении среди берлинских рабочих. В течение этого года рабочее движение в Берлине доставляло все больше забот. На их политических сходках воцарился до того чуждый им радикализм. Решения и резолюции почти всегда были столь экзальтированными, что их вообще нельзя было воспринимать всерьез. Теперь же я был озабочен тем, что части рабочих, источнику таких настроений, становившаяся все более напряженной обстановка шла только на пользу и побуждала проводить собрания и демонстрации, чтобы оказать давление на социал-демократическую фракцию в рейхстаге, а также изменить их тактику. В общественное обсуждение был уже вброшен вопрос об отречении кайзера. Любой ответственный человек в такой момент не мог думать об этом, исходя из абстрактных соображений, зато обязан был озаботиться практическими военно-политическими последствиями. При том состоянии, в котором находился наш испытывающий жесточайший натиск Западный фронт, я полагал возможные следствия вырванного у кайзера отречения весьма тяжелыми и опасался для рейха самого худшего, если дело дойдет именно до такого отречения. Эти опасения я и изложил Эберту. Мы бродили туда-сюда под куполом, Эберт слушал меня чрезвычайно серьезно. Я спросил, смогут ли партийное руководство и фракция выдержать натиск радикалов. Эберт был на этот счет весьма уверен и успокаивал меня, когда я прощался с ним: «Не беспокойтесь, мы не позволим, чтобы до этого дошло».
В ходе поездки я познакомился с бароном Карлом фон Мантейфелем-Кацдангеном[23]. Это был истый «балтийский барон». Под этим определением у нас обычно понимают чуть ли не худший в политическом смысле из всех сортов людей, созданных Богом. Что же касается Мантейфеля, то я встретил в нем немецкого идеалиста, чего как раз в данном случае никак не предполагал. Теперь следует об этом сказать: он создал в своих владениях несколько крупных поселений, где возникло около 50 крестьянских дворов, для чего Мантейфель приложил немало средств. В ходе продолжительной беседы, предметом которой, естественно, было положение Германии на Востоке, Мантейфель проявил крайне примечательную неспособность анализировать внутриполитические события. Он всегда исходил из весьма широко понимаемых национальных чувств и считал все внутриполитические конфликты несущественными по сравнению с необходимостью обеспечить для немцев новую землю, что было возможно только путем колонизации. Мантейфель принадлежал к числу самых приятных балтийцев, которых я только знал.
