Преступник и его тень - стр. 7
Сокрыто столь полно
В поступках окрылённых,
Их действие настолько велико,
Что мне противно целиком оно.
Зигфрид всегда ненавидел законы, они мешали ему судить. Молодым, а больше старым, старик полюбил деньги. Заработок, взятки, обогащение всецело поработили его, и вряд ли сыскался бы такой наглец, своим скряжничеством попытавшийся перебороть Зигфрида, имеющего секретные сбережения, дома, дворцы, плантации, суды, о да! Суды, свои карманные суды и военных, и чего только не имел старик через своих поверенных лиц. И он, будучи человеком неглупым, понимал, что смерть лишит его всего, и он ревновал свое богатство к смерти.
Не выгодно добро,
Оно мне и не ведомо,
Когда ни роста, ни процента не дано,
И ни за жалость, ни за милосердие,
Наживы не имея – я не приложу усердия.
Что чернь мне? Что мне нищий смерд?
Я повелитель, я земной Гефест!
Кую я славу и богатство самого себя,
Без молота и без огня.
Не отступлюсь я от своих предубеждений,
Не отрекусь я от своих и преступлений,
Но то секрет,
Он скрыт от всех,
И лишь единственный кошмар
Такую жуть агонии и страх нагнал,
Что позабыл, когда последний раз я спал.
Но спустя время боли его отпускают и он засыпает в кресле. Ему снится всё тот же кошмар, который одолевает его уже на протяжении нескольких месяцев, ему снится ад. Ад, как покажется с первого раза, довольно милый, но, увы, хочу разочаровать читателя, ад в который погрузился Зигфрид – настоящий, там вонь, там нечем дышать, там мука и страдание для каждого своё, и это не школьная скамья с хулиганами за спиной, которых ты сторонишься в коридорах, там настоящие истязатели душ, профессионалы своего дела. Настоящий католический ад. Зигфрин не знал невзгод, он никогда не был голоден, никогда не знал нужды, никогда не работал руками, помимо письма пером. Старик был олицетворением загнивающей Европы, престарелым и порочным. Жизнь Зигфрида подходила к закату вместе с закатом Европы, на нем заканчивалась старая жизнь, ему было пора умереть и оставить свое кресло другим, более молодым и энергичным, но он сопротивлялся, старик не мог поверить в то, что жизнь конечна.
Твердыня покрывает скалы
И жар идет от красной лавы,
А языки огня облизывают ноги,
И толпы душ идут, горят их миллионы,
Их тьма, их легион,
От взгляда томного не спрячется никто,
Вот их хозяин новый бьет хлыстом,
И хлещет по рукам сухим хвостом.
Бедняг, снующих меж копыт его
Он ненавидит,
И жертву он несчастную за милю видит.
Ведь Сатана ему особый друг,
И вхож сей бес в порочный круг,
Тюремщик, вор, он и палач,
Ему людей давно уж безразличен плач.