Прелесть - стр. 196

Он взял в руки стопку банкнот, намереваясь пересчитать, и увидел, что из нее торчит какая-то палочка. Хотел стряхнуть ее щелчком – нет, осталась на месте. Похоже, прилипла к банкноте. Дойл взял ее двумя пальцами, потянул. Она потянула за собой двадцатку из стопки. Черенок, как у яблока или вишни, самым прочным и естественным образом крепился к уголку двадцатидолларовой купюры!

Бросив остальные деньги на сиденье, Дойл держал черенок, а с черенка свисала купюра, как будто на нем и выросла. И, судя по цвету торца, этот черенок еще совсем недавно цеплялся за ветку.

«Денежное дерево!» – подумал Дойл.

Но ведь это невероятно! Не бывает денежных деревьев. Их просто-напросто не может быть!

«Белая горячка? – предположил Дойл. – Нет, вряд ли, у меня уже сколько часов капли во рту не было».

Но стоило закрыть глаза, и возникло оно, могучее денежное дерево: ствол в три обхвата, широко раскинутые ветви, на них – густая листва, и что ни лист, то двадцать долларов. На ветерке они играют денежную музыку, а ты лежишь под их сенью и в ус не дуешь, никаких у тебя бед и забот, только подбирай опавшие листья да в карман запихивай.

Он подергал за черенок, но тот крепко держался за купюру. Тогда Дойл сложил ее как можно аккуратнее и засунул в брючной кармашек для часов. После чего, не считая, затолкал в карман остальные деньги.

Через двадцать минут он вошел в бар Бенни. Хозяин протирал стойку красного дерева. В дальнем конце зала прихлебывал пиво одинокий посетитель.

– Давай бутылку и стакан, – потребовал Бенни.

– Покажи деньги, – буркнул Бенни.

Дойл вручил ему двадцатку – такую новую, свежую, что ее хруст в тихом баре показался чуть ли не грохотом. Бенни изучил дензнак самым тщательным образом.

– Тебе ее кто-то нарисовал? – спросил он.

– Не-а, – ответил Дойл. – Нашел на улице.

Бенни придвинул к нему бутылку и стакан.

– Отработал уже? – спросил он. – Или только начинаешь?

– На сегодня все, – ответил Дойл. – Щелкал старину Дж. Говарда Меткафа. Журналу на востоке понадобились его фото.

– Ты про этого рэкетира?

– Он не рэкетир. Четыре или пять лет назад завязал, теперь он магнат.

– В смысле олигарх? А чем промышляет?

– Понятия не имею. Но чем бы ни промышлял, внакладе не остается. У него на холме шикарная хата. Но сам-то он невзрачный, уж не знаю, почему им заинтересовался журнал.

– Может, хотят тиснуть статью о том, каким бывает выгодным возвращение к честной жизни?

Дойл наклонил бутылку и плеснул жидкости в стакан.

– Мне, вообще-то, без разницы, – философски произнес он. – Готов хоть червяков снимать, лишь бы платили.