Поздняя весна. Повести и рассказы - стр. 74
Зря я произнесла это слово. Я совсем забыла в свете последних событий своей бурной жизни, что оно действует на мать, словно упоминание о прошлых романах мужа на ревнивую жену. Она в своё время была категорически против моего поступления в медицинский колледж после девятого класса. Ей хотелось, чтобы я шла протирать штаны в десятый-одиннадцатый, а после – учиться пять-шесть лет на юриста или экономиста какого-нибудь, затем перебирать бумажки в пыльной конторе, «как все нормальные люди», но я тогда взбунтовалась так, как не бунтовала больше никогда.
– … понос и рвоту! – Разорялась мать. – Тоже мне, призвание! На кого ты стала похожа, работая этим своим фе-е-е-ельдшером! – Последнее слово было произнесено с такой неприязнью и брезгливостью, что я расхохоталась.
– Видимо, я тебе больше нравилась, когда работала в администрации, да, мама? – Весело осведомилась я. – Зелёное лицо, перекошенное нервным тиком, синие круги… даже не под глазами, а вокруг них, серые губы! Вот, это был шедевр! Чистый Пикассо!
Мать замолчала на секунду, а потом выдала:
– Ну, нет, что ты! Тогда ты мне тоже не нравилась.
– А, когда я тебе нравилась? – Взорвалась я, словно граната в руках глупца, стащившего с неё зачем-то кольцо. – Я тебе и в школе не нравилась, потому что не была квадратно-гнездовой отличницей, потому что посещала дзюдо вместо нежно любимой тобой художественной гимнастики и драмкружок вместо музыкалки! Я тебе и в драмкружке, на сцене, тоже не нравилась, причём ни в одной роли – ни Бабы Яги, ни пажа, ни Настеньки! На кой ляд вообще было меня рожать, если я никуда не вписываюсь, не вкакиваюсь, никогда тебе не нравлюсь и, вообще, со всех сторон неправильная?!
На том конце давно шли короткие гудки, а я всё кричала и кричала в трубку свои обвинения, заливаясь уже не горячими даже, а, кажется, кипящими слезами. Входящие и выходящие женщины посматривали на меня кто со страхом, кто с недоумением. Одна из них, кажется, немного понимающая по-русски, сочувственно покачала головой, вышла и… привела с собой Марженку! Ну, кто её просил?
А кто просил меня тащить Милана в салон, в парк, на пробежку, в театр и в ресторан? Кто звал меня в комнату Яромира, когда там посреди ночи горел свет? Кто умолял Ярека везти друга-музыканта в салон для спортсменов и выбирать там для него стрижку футболиста? Кто просил доброго и правильного Милана давать мой номер телефона блудливому и лицемерному Збогару? Люди склонны проявлять заботу друг о друге, и это прекрасно. Правда, объект заботы не всегда бывает этому рад, но, что поделать!