Пойма - стр. 16

– Ты ведь не маленький, соображаешь, что нельзя гулять допоздна. Тем более – пугать Том всякими страшилками про трупы.

– А я и не испугалась ни капельки, – заявила Том.

– Помолчи, Том, – одёрнула мама.

– Вот нисколечко!

– Цыц, тебе говорят.

– Это не страшилки, мам, – сказал я.

Рассказал ей коротко обо всём, что случилось. Когда окончил рассказ, она спросила:

– А где папа?

– Понёс Тоби в амбар. У Тоби спина переломана.

– Слышала. Жалко собачку.

Я всё прислушивался, не прозвучит ли выстрел, но прошло уже пятнадцать минут, а всё было так же тихо. Потом стало слышно, как папа выходит из-за амбара, и вскоре он шагнул из темноты на веранду, в свет фонаря. В руке – дробовик, в зубах – трубка.

– Решил, не стоит его убивать, – сказал папа. У меня аж прямо от сердца отлегло, и я переглянулся с сестрой: та вынырнула из-под маминой руки, пока мама натирала ей голову хозяйственным мылом. – А что, он и задними лапами слегка шевелит, и хвост уже подымает. Ты, Гарри, похоже, прав. Тоби лучше. К тому же делать то, что следовало бы сделать, мне хотелось не больше, чем тебе, сынок. А уж как станет ему хуже или так и не полегчает, что ж… Пока что вы с Том за него отвечаете. Кормите его, поите, ну и придётся уж вам как-нибудь помогать ему делать свои собачьи дела.

– Будет сделано, – ответил я. – Спасибо, пап.

– А местечко в амбаре я ему уже приспособил. – Папа сел на подвесную скамью и уложил дробовик на колени. – Так, говоришь, женщина та была цветная?

– Да, пап.

Он вздохнул:

– В таком разе будет труднее.

На следующее утро чуть свет я отвёл папу к Шатучему мосту. Снова по нему переходить я наотрез отказался. Место вниз по реке, где находилось тело, указал с нашего берега.

– Ничего, – сказал папа, – дальше я и сам справлюсь. Ступай-ка домой. А потом езжай в город да открой парикмахерскую. А то Сесиль там меня ждать замучается.

Домой я отправился по длинному пути – при свете дня чувствовал себя храбрецом, и никакой Человек-козёл был не страшен. Не я ли повстречался с ним и остался в живых?

Прошёл мимо развалюхи старого Моуза, но в гости заходить не стал. Сам Моуз в неизменной соломенной шляпе, которая уже начинала терять солому, выволок на берег свою лодчонку и сидел в ней. Он занимался делом – обстругивал палку. Я позвал:

– Мистер Моуз!

Он обернулся и махнул рукой.

Я был не в курсе, сколько лет Моузу, но знал, что он уже древний старик. Его тёмная кожа с медным отливом была вся в морщинах, точно вяленый изюм, а зубы почти все уже выпали. В глазах у Моуза краснели прожилки – из-за повышенного давления и сигаретного дыма. Курил он беспрерывно – в основном самокрутки из папиросной бумаги и кукурузных рылец. Сгорали они быстро, и как только поджигалась первая, нужно было сразу же начинать крутить вторую. Моуз не раз брал меня с собой на рыбалку, а папа рассказывал: когда он сам был мальчишкой, Моуз и его учил рыбачить.