Пойма - стр. 15
– Хорошо, пап. – сказала она. – Пап, а…
– Иди уже, Том.
Том глянула на меня, опустила дробовик на землю и убежала в дом.
Папа раскурил трубку:
– Так, говоришь, у тебя есть отговорка?
– Да, пап. Взялись белок гонять, ну и увлеклись, только это ещё не всё. Мы там труп видели у реки.
Папа подался вперёд:
– Что?
Я выложил ему всё подчистую. Про погоню, про чапыжник, про тело, про Человека-козла. Когда договорил, он какое-то время молчал, а потом сказал:
– Нет никакого Человека-козла, Гарри. Но очень может быть, тот, кого вы видели, и есть убийца. Этак и кого-нибудь из вас мог схватить, раз вы так задерживаетесь.
– Да, пап.
– Похоже, с утра пораньше надо будет сходить самому взглянуть. Как думаешь, найдёшь её снова?
– Да, пап, только я не хочу.
– Это-то понятно, но я без тебя не справлюсь.
Папа вынул трубку изо рта, постучал о подошву башмака, вытряхнул пепел и сунул трубку в карман.
– Теперь дуй домой, а там, как Том управится, тоже обери с себя паразитов да помойся. Явно ведь тебя всего облепили. Давай сюда ружьё, я уж сам позабочусь о Тоби.
Я хотел было что-то возразить, да не нашёл нужных слов. Папа встал, бережно взял Тоби на руки, а я вложил ему в пальцы дробовик.
– И надо же было с таким хорошим псом да случиться такому вот гнусному паскудству, – вздохнул папа.
Направился в сторону небольшого амбарчика, который стоял у нас за домом на краю поля.
– Пап, ты пойми, – сказал я. – Рука не поднялась. Это же Тоби.
– Да всё в порядке, сынок, – ответил папа и зашагал к амбарчику.
Когда я зашёл в дом, Том была на задней застеклённой террасе, которая называлась у нас спальной верандой. Места там было не то чтобы много, но летом – ничего, уютно. На цепях, привязанных к потолочным перекрытиям, болталась подвесная скамья, рядом лежали два соломенных тюфяка, а на стене обычно висела жестяная лохань, пока в ней не возникала нужда.
Ну так вот, сейчас Том сидела в этой самой лохани, а мама при свете фонаря – он висел прямо над ними на балке – усиленно и проворно тёрла ей спину.
Мама стояла на коленях; она была босиком, в старом зелёном платье, а перед помывкой засучила рукава. Я отодвинул ширму и вошёл, и она глянула на меня через плечо. Волосы цвета воронова крыла мама собрала в толстый пучок, но одна непослушная прядь выбилась на лоб до глаза. Мама отбросила её намыленной рукой и обернулась ко мне.
Я тогда этого ещё не понимал – ну всё-таки мать родная как-никак, – но каждый раз, когда на неё смотрел, чувствовал, что засматриваюсь. Что-то в ней было такое, что притягивало взгляд и не давало его просто так отвести. Вот только-только начинал я догадываться, в чём же тут дело. Мама была красива. Спустя годы узнал я: многие считали её первой красавицей во всём округе, и теперь, когда вижу её на немногочисленных фотоснимках (одни запечатлели её в лучшие годы, другие – когда ей было уже за шестьдесят) должен признать, что молва была очень даже недалека от истины.