Повстанец - стр. 52
– Кристаллам памяти не менее трёх сотен лет. А кварцевым пластинам – более тысячи, – возражает Каэ.
Каэ известно (он хороший, очень хороший ученик), что возражать учителю не принято. Но сейчас он отчего-то уверен, что Энко не обидится на него. Быть может, даже обрадуется очередному поводу немного поспорить с учеником, а более – поучить его.
– Всё, что моложе трёх тысяч лет – глупая новомодная выдумка, – с притворной запальчивостью возражает Энко.
И тут же, не выдержав серьёзного тона, улыбается:
– Чепуха, конечно… Бумага так долго не живёт. В хранилищах нашего Храма листы древних рукописей держали в герметичных металлических контейнерах, заполненных инертным газом. Вот так, Каэ! Мы тоже не остались в стороне от прогресса… Так смешно иногда вспоминать!
Энко замолчал и, подняв лист, поднёс его ближе к лампе.
– Что? – спросил Каэ, несколько смущённый затянувшимся молчанием.
Быть может, молчание – намёк учителя? Быть может, время уйти и тревожить Энко расспросами?
– Что смешного?
Энко посмотрел на него исподлобья. Положил бумагу на стол и осторожно, бережно провёл по ней ладонью, будто поглаживая.
– Только теперь я понимаю, почему так любил именно бумагу, – прошептал Энко. – Она дышит… Сейчас я это чувствую. Не просто чувствую – слышу. Слышу её дыхание. Она не просто хранит записи, она хранит слова, дыхание, звуки втихомолку проговариваемых слов. Человек, водивший по бумаге тростниковым стеблем, нашёптывал ей свои мысли. Те, что записал. Те, что не захотел или не смог записать. Тексты черновиков, существовавших лишь в его голове и навсегда, казалось бы, ушедших вместе с ним. Воспоминания. Сомнения. Ошибки. Озарения и внезапные открытия. Сначала он беседовал с бумагой. Потом записывал на ней – результат, итог размышлений. А бумага слышала и запомнила всё: начало, комментарии, движение к цели… Всё! Разве кремний или оксид железа запомнит это? Не движение частиц, не волны электромагнитного поля, не телепортационная квантовая связь – нет. Другое, Каэ. Здесь, в этом доме, мне доступны эти древние рукописи… Сам не ведаю, иллюзия ли это, видение… Если и видение, то чудесное. Возможно, большего мне и не надо. Ты знаешь, что сейчас рассказала мне бумага? Послушай!
– Смешно, Каэ, – продолжал Энко. – Я отвечу на твой вопрос. Я и сам услышал ответ только сейчас. Мы не остались в стороне от прогресса. О, нет! Мы не были общиной чудаков, хранящих архивы давно ушедших эпох и в промежутках между медитациями мучающих юных учеников каверзными вопросами на экзаменах. Мы хотели быть полезными сейчас, в нашем времени, в нашем мире. Мы хотели быть полезными нашим современникам и передать наши познания им и их потомкам. Не для того ли пилотов-исследователей отправляли в наши храмы для обучения и совершенствования в духовной практике? И мы считали себя… если не совершенными, так уж, по крайней мере, вполне сведущими в Учении людьми, способными защитить вашу душу от соблазнов Внешнего Мира, от разрушающего воздействия его агрессивных миров. Мы полагали, что создали сильнейшее противоядие – Учение Света. Гармония с миром, отказ от насилия, жизнь в единстве с мирозданием… Мы не калечим мир, не сокрушаем его, не пытаемся бесконечно, раз за разом – и каждый раз неудачно, переделать его. Наши предки прошли через все возможные, все способные к рождению в человеческом сознании заблуждения. И много веков назад пришли к единственно возможному выводу: надо просто жить в данном нам мире. Не мучить его. Не убивать. Либо такая жизнь. Либо, рано или поздно, смерть. Так, Каэ?