Поворотные времена. Часть 1 - стр. 48

]» (Epist. VII 340 Ь. Пер. С.П. Кондратьева). (А ведь мы, хоть и не тираны, тоже набиты ими или готовы быть набиты подслушанными, прослушанными или вычитанными истинами.) «Так вот, таким людям надо показать, что это за дело такое в целом, сколько еще оно требует дел и какого труда (δεικνύναι δή δει τοΐς τοιούτοις öτι εστι πάν τό πράγμα οΐόν τε και δι δσων πραγμάτων καί δσον πόνον εχει)» (ibid.). Человек философской закваски сразу же понимает, что без этого дела «жизнь не в жизнь», и не отпускает учителя до тех пор, пока не научится сам делать это дело и жить жизнью философа. Сложность вся в том, что дело идет именно о жизни, о всей жизни, а не об истинах, которые можно было бы взять у философа – запомнить или записать, – чтобы пользоваться ими в жизни. Можно украсть философское сочинение, но нельзя украсть способность философствовать, вести философскую беседу, внутри которой только и оживают, исполняются живой мыслью, осуществляются на деле все философские «учения». Нельзя присвоить себе «ум чужой», философия может существовать только в «своем уме». «Вот что вообще я хочу сказать обо всех, кто уже написал или собирается писать и кто заявляет, что они знают, над чем я работаю, так как либо были моими слушателями, либо услыхали об этом от других, либо, наконец, дошли до этого сами, – в который раз говорит Платон возможным платоноведам, и то же самое мог бы сказать любой другой философ, – по моему убеждению они в этом деле совсем ничего не смыслят. У меня самого по этим вопросам нет никакой записи и никогда не будет» (ibid. 341 с. Ср. далее: 344 с – 345 а).

По-моему, из сказанного Платоном вовсе не следует, будто помимо известных нам сочинений, написанных в диалогической форме и имеющих-де только пропедевтическое назначение, у Платона было еще и некое эзотерическое, неписаное учение (άγραφα δόγματα; Ungeschriebene Lehre35), которым всерьез и занимались в Академии. По-моему, речь здесь идет о том же, о чем – помните? – шла в «Федре»: о «диалектическом», т. е. разговорном, речевом, устном бытии мысли вообще и философской, т.е. предельно развернутой, мысли в особенности. Написанное – только памятка для себя и других, только партитура, которая должна еще быть исполненной живой мыслью. Этим философия (как и искусство в узком смысле слова) радикально отличается от ремесленных рецептов, технических правил и канонов, доказываемого знания, правовых систем. «Это (то, чем занимается философ. – А. А.) не может быть выражено в словах так же, как выражаются в словах другие науки, – только если кто постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно, как свет, засиявший от искры огня, оно возникает в душе и потом уже само себя питает» (ibid. 341 с – d. Пер. С.П. Кондратьева, слегка мною измененный). Чуть ниже Платон поясняет этот почти мистический образ более спокойным и знакомым описанием: «Лишь с огромным трудом (…), к тому же, если это совершается в форме доброжелательного исследования, с помощью беззлобных вопросов и ответов, может просиять разум (νούς) и родиться понимание каждого предмета в той степени, в какой это доступно для человека» (ibid. 344 b).