Поветрие - стр. 20
Тут за спиной у Максима что-то оглушительно грохнуло, и все вокруг наполнилось кислым пороховым дымом. Никишка дернулся, покосился набок, в груди зазияла дыра. Максим на секунду оглянулся и увидел в дыму фигуру отца Варлаама в рясе, что, кряхтя, снимал с сошки дымящую пищаль, снимая с пояса пороховницу. Фрязин тем временем упер Никишке в грудь сапог и, ухнув, вырвал из его груди лезвие бердыша.
И вовремя. Со всех сторон уже раздавался топот ног и приглушенное хриплое рычание.
– Делай ноги, кутья! – рявкнул Фрязин и рванул в сторону ворот, Максим со всех ног бросился за ним.
– Э-эх, Господа Бога в душу мать! – раздался задорный крик стоявшего в воротах отца Варлаама, и над головой Максима пролетело что-то круглое, что он сперва принял за засвеченную лампаду. Затем за спиной громыхнуло, куда сильнее, чем от выстрела, так что он едва не споткнулся, сделал несколько шагов, прогнувшись вперед. В ушах стоял комариный писк, все прочие звуки исчезли, земля перед глазами заколыхалась, но на ногах Максим устоял, выбежал в ворота, и только за ними оглянулся.
На затянутом дымом пятачке перед церковными дверями лежали, разметанные в разные стороны, тела монахов в свитках. В одном месте валялась оторванная нога. Однако две темные фигуры все еще стояли на ногах. В одной из них Максим с ужасом узнал отца-игумена, другой же был Мелентий – долговязый шепелявый пономарь монастырский, что при жизни все ходил и бормотал что-то себе под нос.
Лицо почтенного старца, измазанное пороховой копотью, перекосила кошмарная гримаса, зубы были ощерены, борода вся багровая он засохшей на ней крови. Он бросился на Максима с такой прытью, с какой и при жизни никогда не хаживал, вытянув вперед скрюченные пальцы.
Максим на секунду растерялся. Ну, как бить почтенного старца топором? Рука же не поднимается. Но игумен бежал со всех ног, хрипя и яростно тараща на Максима безжизненные белые глаза, а за его спиной видно было, что еще кто-то выбежал из-за угла, вытянув вперед длинные худые руки.
Тут Максим размахнулся и саданул игумена в лоб обухом. Того отбросило на траву, но он тут же встал.
– Шею, дурак! Шею ему руби! – выкрикнул Фрязин, на которого уже, кроме Мелентия, наседали еще двое монахов.
Максим поднял топор и обрушил его на игуменскую шею, отрубив кусок плоти. Старец завыл и крепко стиснул его руку почерневшими пальцами. Клацнул зубами, кинулся, чтобы укусить. Максим рубанул снова, в шее что-то хрустнуло, и игумен тут же обмяк, словно тряпичная кукла.
Но не успел Максим перевести дух, как его сбили с ног и повалили наземь, а топор отлетел куда-то в сторону. Он лягнул напавшего ногой, попал в грудь, повернулся и увидел Серафима в свитке, залитой кровью еще сильнее, чем его собственная, с лицом перекошенным чудовищной злобой.