Поветрие - стр. 19
– Нечисто тут, – сказал он Фрязину.
– Без тебя вижу, кутья, – ответил тот, перехватив получше бердыш. – Другие ворота здесь есть?
Максим помотал головой.
– А на этих засов какой? Деревянный?
Максим теперь кивнул.
– Тогда будем прямо тут заходить. Давай, посторонись.
С этими словами он подошел к воротам, размахнулся и рубанул между створок бердышом. Раздался треск, створки ворот закачались, и тут же из них выскочил сторож Маркел в разодранной на клочья свитке и с черным лицом, словно его долго кулаками по лицу лупили.
С ревом бросился он на Фрязина, но тот долго раздумывать не стал – рубанул бердышом в грудь, так что едва не располосовал старца на две половины. Тот еще дернулся и затих на земле, уставив в ночное небо белые глаза снулой рыбины.
И снова Максим себя поймал на том, что не верит в то, что все это наяву происходит. И отец, и дядя ему внушали, что никаких упырей и прочей нечисти на свете не бывает, что являются они только в видениях, и только тем, кто Бога гневит: пьет неумеренно водку, блудит, скоморшничает, душой кривит. Но это… неужто это все взаправду?! Да еще в обители Господней?
– Чего встал, кутья? – вернул Максима к действительности окрик Фрязина. – Пойдем, посмотрим, что у вас там стряслось.
Но одного взгляда за ворота было достаточно, чтоб понять: не стряслось ничего хорошего. Двор перед воротами был весь усеян какими-то обломками, щепками, и среди них Максим с ужасом разглядел оторванное человеческое ухо и скрюченный почерневший палец. Запах стоял тошнотворный, воняло бойней и все тем же чесноком, и где-то в отдалении слышался шорох и урчание.
– Они что, все погибли? – шепотом спросил он у Фрязина.
– Нет, мать твою, на небо вознеслись, к ангелам! – раздраженно прошипел тот, вертя головой по сторонам. – Гляди лучше в оба. А то сейчас твои товарищи повылезут.
И в самом деле, словно привлеченный их говором, из-за ближайшей кельи возник толстый Никишка, тот, что Серафима вязал и сторожил. Был он раньше малым добродушным, ленивым, любил сладко поспать и вкусно поесть. Теперь же добротой от него не пахло, а пахло все тем же гнилым чесночным духом, а лицо отливало зеленью, рот же был распахнут, зубы оскалены. Монах выставил вперед руки, клацнул зубами и бросился с ревом на Максима. Казалось, все, что осталось в нем от прежнего Никишки, это голод.
Максим отпрянул назад, сжав рукоять топора. Ему было противно от одной мысли, чтоб бить топором добродушного Никишку, даже несмотря на то, во что тот превратился. Но Фрязину было проще: размахнувшись бердышом, он ударил Никишку под ребра, глубоко вонзив оружие в плоть. Тот взвыл. Загребая руками, словно насаженный на рогатину медведь, покачнулся, но на землю не рухнул. Фрязин рванул бердыш, но тот, похоже, глубоко увяз в тучном теле Никишки. Монах схватился мощными руками за древко бердыша, стал рвать на себя, отчаянно взревел.