Повести и рассказы - стр. 7
Но вернемся к построению этих энциклопедий. Когда Даль создает произведения, построенные не на хорошо известном всем общерусском материале, а на материале экзотическом (хотя бы даже речь в них идет о таких русских людях, как вынесенный в заглавие «Уральский казак»), мы постоянно встречаем слова, за которыми стоят незнакомые нам реалии. Мы не можем самостоятельно соотнести эти слова и реалии и вынуждены вполне доверяться автору и следовать за ним молча. Совершенно очевидно, что познавательная ценность таких произведений значительно повышается и может даже заслонить собой ценность собственно художественную. Например, уже упомянутый очерк «Уральский казак» изображает, во-первых, относительно собственно православного человека – старообрядца, во-вторых, человека, живущего в пограничной зоне с иноэтническим населением и потому перенимающим от него целый ряд элементов быта, культуры, в-третьих, человека, по характеру своей службы мало знакомого рядовым жителям России.
Другая ситуация складывается, когда мы читаем и изучаем произведения, построенные на русском материале. В этом случае мы в равной степени хорошо знаем и сам этот материал, и те слова, с помощью которых писатель выстраивает определенную картину.
Иначе говоря, мы можем сопоставить слова о реалиях и сами эти реалии, которые для нас неудивительны и знакомы. Вполне естественно поэтому, что познавательная ценность текстов, которые построены на русском материале, для русского же читателя не велика. Например, каждый житель Петербурга (впрочем, это относится и к жителям Москвы и других достаточно крупных городов Европейской России) знал, что такое петербургский дворник, и поэтому читал очерк Даля «Петербургский дворник» вовсе не для того, чтобы что-то узнать о людях этой профессии.
Это различие имеет принципиальное значение. Рисуя петербургского дворника, Даль приводит его многочисленные специфические словечки, которые, впрочем, есть у каждого и которые поэтому воспринимаются как непривычные обозначения привычных предметов, чаще всего – как искажения привычной нормы. Рисуя же уральского казака, Даль вынужденно указывает на огромные пласты лексики, которые обозначают неизвестные предметы и явления и которые поэтому для читателя русской культуры выступают как нормальные обозначения непривычной нормы. Например, русский читатель Даля никогда не едал каймак и кокурку, поэтому эти слова значат для него только то, что сказал про них автор. А если он просто написал эти слова и никак не пояснил их, русский читатель поймет только, что они означают какую-то еду.