Повести и рассказы - стр. 22
На станцию прибежали из деревни Захида и Зайнап. На Захиде расстёгнутое летнее пальто, в руках белый головной платок… Её короткие толстые косы расплелись, волосы плещутся на ветру, потемневший от полевого ветра и солнца широкий лоб и лицо до кончика носа покрыты капельками пота.
Она знает, что поезд ушёл. Она слышала этот звук. Видела, как красный эшелон скрылся за холмом. Белый дым уносящего Гумера поезда, медленно плывущий над станцией, – она всё это видела. И всё же бежала, осознавая отъезд Гумера и то, что она его не увидит, не желая останавливаться, не желая ощущать это, бежала, яростно кусая нижнюю губу. В этом беге было её неосознанное упрямое нежелание примириться с истиной. И вправду, её Гумер так нежданно появился, и так быстро уехал. И она, Захида, его даже не видела… И это всё правда! Но почему правда?.. Почему правда?
Вот встретилась идущая от станции лошадь. Галимджан-абзый, увидев девочек, велел остановить лошадь… Зайнап бросилась к бабушке. Захида осталась стоять поодаль от тарантаса. Галимджан-абзый с одного взгляда очень хорошо понял, что творится на сердце у девушки. Мягко обратившись к ней, он пригласил:
– Дочка, Захида, садись к нам!
Захида сначала только покачала головой, затем резко бросила лишь одно слово:
– Не поеду!
Галимджан-абзый понимал неуместность лишних слов. Он тихо подтолкнул в спину мальчика, сидящего на козлах, и сказал:
– Давай, дитя моё, двигайся!
Когда они тронулись, Захида, пройдя ещё немного, села в придорожную траву. Она ни на кого не обижалась, ни на кого не сердилась, она даже не думала о том, как обидно, что не удалось увидеть любимого Гумера. Она только мучилась от того, что не может подавить поднявшуюся со дна сердца и гуляющую по всему телу глупую ярость. Она начала рвать траву, растущую возле неё, кусать её и дрожащими пальцами отрывать на мелкие кусочки. Она страдала оттого, что не может проглотить стоящий в горле ком. Она старалась, сердито качала головой, кусала нижнюю губу, но нет – ком всё время стоял в горле. Затем она, положив голову на колени, вздрагивая зажатыми летним пальто плечами, безудержно расплакалась.
На другой день в доме Галимджана-абзый потихоньку, как река, вернувшаяся в свои берега, началась жизнь. Однако это было только внешне. Фактически внутренность дома наполнилась невидимым глазу духом Гумера, и люди, выполняя ежедневные дела, хотя и выглядели ни о чём не думающими, не выходили из плена этого духа. Перед их глазами постоянно стоял живой образ Гумера, мысли о нём не выходили из голов, как будто бы вся обстановка дома хранила следы пребывания Гумера, напоминала, где он сидел, за что держался. А уж забытый Гумером портсигар на столе для всех, особенно для Марьям-абыстай, приобрёл таинственное значение как нечто чудесное. О портсигаре много говорили. И то, что он оказался забытым, всеми соседями было воспринято как знак, что Гумер вернётся живым и здоровым… Марьям-абыстай, однажды показав всем этот драгоценный предмет, спрятала его, чтобы он никому не попадался на глаза.