Повести и рассказы - стр. 17
Вот и сейчас он постарался сделать то же самое:
– Мама, напрасно ты за нас так переживаешь. Вот я живой и здоровый, хоть ненадолго, но приехал повидать вас. Скоро ведь совсем вернусь. Папа же хочет спросить, когда война кончится, хочет спросить, когда мы все вернёмся с победой.
– Верное слово, верное слово!
– От союзников толку мало, папа. Ворон ворону глаз не выклюет… Только после того, как наша армия начала гнать немцев, они, лишь бы глаза замазать, начали шевелиться. Ладно, мы и без них Гитлеру петлю на шею набросили. Сам знаешь, теперь эта петля с каждым днём всё больше сдавливает его!
– Вот как! Дай-то Бог! Народ ждёт, когда эта петля затянется, сынок, очень ждёт. Даже у малышей, которые только начали ходить, на языке только одно слово: когда война закончится, говорят.
– Уж недолго ждать осталось, папа, вот сердце чует, быстро закончится… Да…
Гумер взглянул на свои наручные часы.
– Мне пора выдвигаться, папа, разрешите…
Марьям-абыстай, вздрогнув, сказала:
– Боже мой! Так быстро!
Камиля торопливо потянулась к чашке Гумера:
– Гумер, давай я тебе ещё налью.
Гумер поднялся со своего места. В эту минуту он ясно понимал, до какой степени эта минута мучительна и тяжела для всех, и что бы он ни сказал, всё будет звучать искусственно, но и не сказать нельзя: внешне он старался сохранять спокойствие, но и сам не почувствовал, каким вдруг высоким голосом сказал:
– Большое спасибо за угощение, уважение, да… Я очень по вам соскучился, и хорошо получилось. Уже скоро совсем вернусь, ждите!
Марьям-абыстай начала плакать:
– Как будто бы и не видела твоего милого лица.
– Мама, душа моя, напрасно…
Лицо Галимджана-абзый потемнело:
– Старуха, будь терпеливой!
В эту самую минуту, широко распахнув дверь, вошёл сын старшего брата Марьям-абыстай – Шарифулла, в прошлом году вернувшийся с фронта с деревянной ногой. Он, распахнув свои объятия, направился прямо к Гумеру:
– Хо, Гумер, братишка! Давай, часть души моей, поцелуемся! – и, обняв Гумера, расцеловал его в обе щеки. – Молодец, молодец! Вот живой, здоровый приехал. Спасибо, родной! А меня и не известили. Нет, говорю, своего братишку, вернувшегося из кровопролитных мест, я должен встретить, как молодую сноху впервые встречают[16]. Не так ли?! Тётушка Марьям, душенька, почему плачешь? Это ведь радость, праздник ведь это!
А у Марьям-абыстай слёзы льются ручьём. Она с трудом произнесла:
– Ой, милый Шарифулла, ведь уезжает, уезжает!
Растерявшийся Шарифулла, не веря, посмотрел на Гумера. Тот через силу улыбался.
– Так, Шарифулла-абый, наш эшелон стоит на станции. Что поделаешь, маловато получилось…