Повелитель и пешка - стр. 38
– Да ты не огорчайся, – утешила его Анна, – научишься. Жить-то надо.
– Ты че, правда думаешь, что я с тобой жить буду? Ты вообще соображаешь, что наделала? Или в самом деле так замуж приспичило, как ты им там расписывала?
– Нет. Замуж мне еще рано. Я слабая. Тяжелую работу делать не могу. Хвораю часто.
– Но тогда зачем?
Анна подняла на него серые глаза, полные чистосердечного изумления.
– Они бы тебя убили.
– Ладно. Я твой должник, – признал Обр. – Потом сочтемся. Но ведь я-то здесь не останусь, все равно уйду.
– Если уйдешь, тебя снова ловить начнут.
– Не поймают.
– Однажды уже поймали.
– Случайно. Не повезло. Так вот, пойми своей глупой головой, я уйду, а тебе здесь жить. С этими… – Он мотнул головой в сторону площади. – Тебе же никакой жизни не будет. Загрызут.
– Ну что ты. У нас в городе люди добрые. А разве тебе у меня было плохо? Ушел – и сразу вон чего сталось.
Обр уткнулся подбородком в сцепленные на колене руки.
– Плохо ли, хорошо ли, а я как всякий поганый смерд жить не стану. Я Хорт.
– Я знаю.
– Да что ты знаешь-то?! Мы, Хорты, – начал он и подавился словами.
Все, сказанное ему утром, все, о чем он просто не успел подумать, вдруг встало перед ним во всей своей ужасной сути. Будто туман разошелся, и он увидел это… Ряды виселиц в Больших Солях. Блеск серьги в ухе мертвого Германа. Кровь на лице Маркушки.
Нет больше Хортов.
Да, его никто особенно не любил. Да, о последыше Свена вспоминали, только когда ему удавалось учинить какую-нибудь удачную пакость. Не вернись он однажды в Укрывище, никто бы и не заметил.
Но все же они всегда были за его спиной. Дед и отец, дядья и братья. Семь поколений воинственных предков. Могучий, опасный род Хортов, готовый вступиться за любого из своих и жестоко отомстить за малейшее оскорбление. И вот теперь он остался один, один против всего мира. Как вчера в Укрывище. Как сегодня на площади.
Вырваться бы отсюда. Бежать, двигаться, нестись сломя голову… Обр всем телом прижался, приник к оконной решетке. Стекла не было. Сырой воздух беспрепятственно вливался внутрь, холодными каплями оседал на разгоряченном лице.
А Маркушка… Ведь его тоже. Не будет больше ни кривой ухмылочки, ни рассказов, ни гостинцев, принесенных из Больших Солей, ни руки, отвешивавшей отеческие подзатыльники и изредка трепавшей Обра по волосам.
Стоя на коленях на подоконнике, Обр вцепился в решетку, рванул изо всех сил. Решетка даже не звякнула.
За решеткой бушевала черемуха. Маленький садик, зажатый в углу меж двух кирпичных стен храмовой ограды, до краев был полон дрожанием мокрых веток, цветочным запахом, белой цветочной пеной. Выбраться. Нырнуть с головой в сырую прохладу. Руки сами напряглись, разгибая прутья. Фигурные украшения в виде замысловатых завитушек впились в ладонь, сдирая кожу до крови.