Последний сегун - стр. 25

Кэйки было присвоено кодовое имя Амииса, вероятно, из-за того, что он обожал ловить рыбу сетью – «или». Сам Кэйки, понятия не имевший о своем тайном имени, узнал о коде, случайно застав Хираоку за чтением записной книжки, странички которой были испещрены знаками катакана,[23] как будто подобранными наугад.

– Что это? – удивился молодой человек, выхватив записную книжку у Хираоки из рук.

Тот на мгновение пришел в замешательство, но быстро собрался с мыслями и сказал правду.

– Господин, – добавил он, – вы должны приготовиться к тому, что вас ожидает.

Кэйки побледнел и поморщился от отвращения:

– Это слова предателя!

Он удалился в свою комнату и набросал сердитое послание отцу. «Ходят упорные слухи, что меня хотят сделать преемником сёгуна, – идея, которая мне претит, – писал он. – Если под этими слухами имеются основания, я прошу, чтобы вы немедленно выступили с опровержением».

Письмо это он доверил не мужчине, а женщине по имени Карахаси (которая вообще не питала каких бы то ни было политических пристрастий), с тем чтобы послание его не перехватили по дороге и не прочли. Карахаси была дочерью вельможи из Киото; и, хотя многие исторические источники называют ее «старухой», на самом деле ей в ту пору едва исполнилось двадцать два года.

Когда Кэйки, Микако, приемная дочь регента Тадаки Итидзё, отправилась в свадебное путешествие из столицы в Эдо, Карахаси сопровождала ее. Теперь она являлась старшей управляющей домашними делами в семействе Хитоцубаси и, если Кэйки становился сёгуном, автоматически поднималась до тюро, а то и выше, – положение, равнозначное титулу даймё для мужчин.

Энсиро Хираока частенько предупреждал Кэйки, чтобы тот «держал Карахаси в чистоте и непорочности». Если бы князь посягнул на интимные отношения с ней, она лишилась бы права вести хозяйство, когда он станет сёгуном. Подобного рода предупреждения доказывают, что Энсиро Хираока в душе ужасался масштабам распутства Кэйки. «У его светлости сильное либидо», – приговаривал он. Само по себе это было совсем неплохо для мужчины, особенно для даймё, но Хираока сожалел, что необычайное жизнелюбие Кэйки не могло трансформироваться в общественные амбиции. Более того, он чувствовал, что такой человек, как Кэйки, просто не имеет права закончить свои дни безропотным даймё, которого интересует только продолжение рода.

«Знаю, знаю», – кивал Кэйки, когда ему напоминали о необходимости избегать интимной близости с Карахаси. Но женщина эта отличалась редкостной красотой, и противостоять искушению было не так уж легко. Ростом она, правда, не вышла, зато руки у нее были совершенной формы, а пальчики – длинные, изящные и тоненькие, словно палочки для еды. Кэйки поражало, как женщина с такими пальцами может ловко и энергично управляться со своей работой. «Интересно, как она сложена? – не раз задавался князь вопросом. – Как у нее все остальное выглядит?» При виде Карахаси он приходил в трепет, волна любопытства накрывала его с головой. Эта странная одержимость была сродни любви. Любой мужчина положения Кэйки всегда легко удовлетворял свои физические потребности, без каких-либо переживаний, сантиментов и романтической привязанности. Почти все женщины-служанки Кэйки становились объектом его вожделения. Хираока считал подобное поведение элементарной распущенностью.