Последний июль декабря - стр. 15
Наконец-то! Бейсболка переменил ритм: стал замирать, будто прислушиваясь к надвигающимся ощущениям, тыкаться губами в лицо и шею смирно лежащей партнерши, порыкивать. Скоро кончит, – решил Рома. И побрел выносить мусор.
Тащился медленно, лениво, еще ощущая меж ног горячую неприкаянность, и вдруг за одним из раскидистых кустов шиповника снова увидел девчонку. Ту самую.
Здрасте! Мы никуда и не ушли! Спрятались и подглядываем!
Глазищи вытаращила, огромные серые, как вода в Неве, и аж не дышит! Пацанка совсем. Миленькая. Волосы хорошие – светлые, по плечам – как меховой воротник. Кожа бледная, аж светится. Местная, сразу видно. Питерский ребенок, солнца не видавший. И секса тоже. Потому и прилипла. Или сама хочет? На траве принародно? Нынешние ссыкли – они такие…
В штанах снова загорячело до ломоты и страшно вдруг захотелось разложить эту сероглазую на траве и иметь долго-долго, как секс-гигант в бейсболке.
– Слышь, давай трахнемся! – шепнул он ей в ухо, обойдя куст сзади.
Девчонка дернулась, испуганно ойкнула и метнулась на дорожку. Волан юбки зацепился за шиповниковые колючки. Сероглазая дернулась и замерла, будто бабочка на булавке.
– Пошли, – ухмыльнулся Рома, – я тут рядом живу. Перепихнемся по-быстрому! Раз десять, наверно, кончила, пока наблюдаешь?
– Дурак! – вспыхнула всем бледным лицом девчонка и заплакала.
Слезы брызнули, как из крана, отвернутого на всю катушку. Даже до Ромы долетели. Она зло дернула юбку и, оставив кусок волана на гвоздях шиповника, выскочила на асфальт. Бегом, утирая на ходу слезы, заторопилась в сторону Большого.
Надо завязывать с грибами. Все. Сегодня на спуске кемарнул, подходит мужик пожилой. Одет прикольно: кафтан до колен в серебряных галунах, шляпа с загнутыми полями треугольная, из-под нее – букли висят. Штаны короткие, гольфы, боты с бантами. Как из восемнадцатого века сбежал. Летом на набережной ряженых полно, туристов завлекают. А этот как звезданет мне в ухо:
– Вставай, олух, топай на Тифлисскую, к книгохранилищу.
Я припух. У нас же там практика по реставрации. Отвернулся, чтоб он не приставал.
А он мне ботой в бок как шарахнет! Головой трясет, палкой тычет:
– Не смей род позорить! Ты один способен фамильное дело продолжить.
Сон или глюк? Не понял. Глаз приоткрою – стоит. Бумаги какие-то достал. Старые, пожелтели уже.
– Под слоями штукатурки моя лепнина осталась. Осторожно счищай, лучше в одиночку. Один блок из чистого золота. Знал я, что потомки состояние промотают и бедствовать будут.
Спрашиваю: ты кто, мужик? Он меня глазами сверлит: не узнаешь? Шляпу свою дурацкую снял. Пот вытер. И бумажку мне под нос: