Последние саксонцы - стр. 15
В Варшаве страшно было слушать, что уже разглашали и рассказывали об этом на королевском дворе.
Гетман Сапега с женой заранее хотел прибыть, утешаясь какой-то надеждой, что может лучше сыграть жалкую роль посредника, чем ксендз-епископ Каменецкий.
Более трусливые умы умоляли, чтобы, не допуская конфликта, придумать какое-нибудь примирение, но кто знал ксендза-канцлера, графа Брюля, а прежде всего князя-воеводу, тот мало верил в перемирие.
В Вильне заранее царил ужас, словно перед нападением неприятеля, и как были такие, что летели на огонь, то другие от него убегали. Разве только что Каменец не укрепляли, но до этого было не долго.
Никто не верил, что ксендз-епископ Каменецкий, которому король поручил вести переговоры о мире, и каштелян Бжостовский, хоть первый был с особенно большими способностями, хитрый и ловкий, смогут что-нибудь сделать. В князе-воеводе Виленском играли страсти, так что его никакой разум удержать не мог.
Приятели его пили для подятия настроения и слушать не хотели.
Решили избегать столкновения с войсками императрицы, даже их, уходящих по Радзивилловским землям, кормить и давать им провиант, но Чарторыйским и их партизанам сопротивляться.
Подливал масло в огонь ксендз-епископ Виленский, князь Массальский, подобного которому польское духовенство, как люди помнили, не имело, и последователей, слава Богу, не нашёл.
Все говорили о гордости князей Массальских, которая тем меньше поражала, что их семейство было связано с запутанными делами, нехваткой денег и хватанием их где и как попало.
Кроме этой гордости и пренебрежения людьми, ксендз-епископ имел темперамент, обычаи, образ жизни, которые больше пристали распущенному вояке, чем пастырю овчарни и духовному отцу.
Предписаний церкви он вовсе не соблюдал, ни будучи верным ни духовному облачению, ни капелланским обетам. Одевался чаще всего по-граждански, по французской моде, со шпагой, как шеф полка своего имени.
Днём он забавлялся как можно более свободным режимом жизни, разрываясь между вуалями и робронами, и целыми ночами видели его за зеленым столом безумно играющим. Свои и чужие, капитульные и епископские суммы, когда попадали в его руки, уважаемы не были. Торговал имуществом, не спрашивая, а в поведении его своеволие не знало узды.
Резкий, пылкий, поочередно галантный и грубый, его ничем нельзя было обуздать, а так как ему нужны были помощники, он окружил себя такими, как сам. Достойное и благочестивое духовенство цепенело от позора и ужаса. Но более серьезным людям, когда те решались упрекать его, он отвечал бранью или хватался за шпагу.