Портрет Дориана Грея. Пьесы. Сказки - стр. 25

было изобретение масляных красок или для поздней греческой скульптуры – лик Антиноя[6]. Я ведь не просто пишу Дориана красками, или рисую карандашом, или делаю эскизы. Нет, дело не только в этом. Он для меня гораздо больше, чем модель или натурщик. Не стану тебя убеждать, что не доволен тем, как мне удалось изобразить его, или что такую красоту, какой наделен он, невозможно отобразить средствами искусства. Это было бы неправдой. Нет ничего такого, чего не могло бы выразить искусство, и я прекрасно отдаю себе отчет в том, что все, написанное мной со времени моего знакомства с Дорианом Греем, написано хорошо, это мои лучшие работы. Но в то же время – даже не знаю, как это тебе объяснить и поймешь ли ты меня, – личность Дориана дала мне ключ к чему-то совершенно новому в живописи, открыла для меня новую манеру письма. Я вижу вещи в ином свете и воспринимаю их по-иному. Я теперь могу воссоздавать жизнь такими средствами искусства, которые прежде были мне недоступны. «Мечты о форме в век рассудка», – не помню, кто это сказал, но именно такой мечтой стал для меня Дориан Грей. Одна лишь возможность видеть этого мальчика – а в моих глазах он еще мальчик, хотя ему уже минуло двадцать лет, – так вот, одна лишь возможность видеть его… ах, можешь ли ты себе представить, что это для меня значит?! Сам того не подозревая, он определил для меня очертания какой-то новой школы живописи – школы, которая может сочетать в себе всю страстность романтизма и все совершенство эллинизма. Гармония тела и духа – как это много значит! В безумии своем мы разлучили их и выдумали реализм с его вульгарностью и идеализм с его пустотой. Ах, Гарри, если б ты только знал, что для меня значит Дориан Грей! Помнишь тот пейзаж, за который Эгнью предлагал мне огромные деньги, а я не захотел с ним расстаться? Это одна из лучших моих картин. А почему она получилась такой? Потому что, когда я ее писал, Дориан Грей сидел рядом. Он каким-то непостижимым образом влиял на меня, и поэтому впервые в жизни я смог увидеть в ничем не примечательной лесистой местности то чудо, которое я всегда искал и которое всегда от меня ускользало.

– Но это же потрясающе, Бэзил! Я непременно должен увидеть Дориана Грея!

Холлуорд встал со скамейки и принялся ходить взад и вперед по лужайке. Через некоторое время он снова подошел к лорду Генри.

– Понимаешь, Гарри, – сказал он, – Дориан Грей для меня – своего рода муза. Ты, скорее всего, не увидел бы в нем ничего особенного, а я вижу в нем все. Его незримое присутствие в тех моих работах, где он не изображен, чувствуется, пожалуй, еще сильнее, чем собственно в его портретах. Как я уже тебе говорил, он словно подсказывает мне новую манеру живописи. Я вижу Дориана в изгибах тех или иных линий, в нежной прелести цветовых оттенков. Вот в чем все дело.