Помутнение - стр. 28

Его набор для триктрака лежал на полке внутри прикроватной тумбочки. Он раскрыл чемоданчик и обнаружил там каменный кубик с кровавыми точками. Это послужило убедительным подтверждением того, что он все же покинул клинику «Шаритэ», – потому что короткая прогулка по мосту через реку до сих пор представлялась ему сном или галлюцинацией. Выдвинув ящик тумбочки, он нашел свои бумажник и паспорт, а также сотовый телефон – севший. Жизнь аккумулятора символизировала крошечная иконка песочных часов, и он не уследил, как пиксельный песок ссыпался в нижнюю часть колбы. И еще он нащупал в ящике клочок бумаги с именами и телефонами двух специалистов, к которым ему посоветовали обратиться. Бруно показал бумажку дежурному врачу во время обхода, но тот, похоже, не впечатлился. Диагноз, поставленный Бруно в отделении скорой помощи, вполне мог оказаться поспешным и неверным, лишь поводом отделаться от докучливого пациента. Теперь же он оказался в совершенно иной ситуации – только бы знать в какой.

Эта вторая, более ясная фаза его госпитализации началась вечером в четверг. Бруно сообщили, что утром в понедельник его осмотрит der Onkologe – онколог. Ему предстояло чем-то занимать себя весь уик-энд. Вторая кровать в его палате, к счастью, пустовала. Бруно попросил медсестру выключить постоянно бормочущий по-немецки телевизор, где мыльные оперы перемежались репортажами с футбольных матчей и боевиками с Мелом Гибсоном. Языковой барьер мучил его, и Бруно хотелось одного – тишины. Он взял каменный кубик, спрятал его под одеялом и принялся гладить правой ладонью, наотрез отказываясь от любезных предложений медсестер забрать его и вымыть.

И мутное пятно никуда не делось, хотя и оставалось невидимым для окружающих. Впрочем, может, и нет: ведь машины сделали снимки недр его головы. И Бруно терпеливо ждал, что скажут врачи. Тем временем каменный кубик был словно уродливым, навязчивым близнецом мутного пятна. В компании этих двух спутников Бруно провел два дня, размышляя о таинственной перемене его взаимоотношений с удачей. С больничной койки оба его провала – в Сингапуре и Кладове – казались выдающимися достижениями, священными вехами исчезнувшего существования. Он бы с радостью сдал Кёлеру хоть тысячу партий, с радостью бы вернулся в его особняк, распластался бы на его ковре и даже был готов качаться на волнах чудовищного джаза на скрипучих пластинках. Будь у него в запасе вечность, Бруно мог бы провести ее в сожалении, что он так и не потрогал обнаженный зад женщины в маске – а ведь в тот момент этот зад показался ему непристойным и отталкивающим, а в его теперешнем положении представился святым местом, которое он не удостоил поклонением. Жаль, что он тогда не съел свою порцию бутербродиков с креветками и укропом, казавшихся теперь, в сравнении с больничной кормежкой, манной небесной. Такое было впечатление, словно Бруно кинул кость и ему выпало невозможное число: зеро. Вероятно, именно в этом и заключался глубокий смысл каменного кубика.